Во многом эта характеристика была программой на будущее, но одновременно и обобщением творческой практики Сенкевича 70-х ходов. Современники относятся к нему как к надежде польской литературы. Варшавская издательская фирма начинает в 1879 году печатать первое собрание его сочинений.
Достигнутый Сенкевичем в новеллах уровень мастерства оценили по достоинству прозаики следующего поколения. Особенно значительной признавали они роль Сенкевича-новеллиста в совершенствовании языка художественной литературы. Стефан Жеромский писал о прозе Сенкевича: «Кто пережил ее влияние в молодости, тот должен признать, что на фоне тогдашнего писательского искусства это было новое слово, иное, собственное, извлеченное из просторечия, из повседневного языка шляхты, горожан и крестьян». Известный критик Игнаций Матушевский изобразительное мастерство Сенкевича характеризовал так: «Одно слово, но поставленное в надлежащем месте, одно на первый взгляд обыденное, но необычайно меткое и живописное сравнение, одно прилагательное, как бы нехотя присоединенное к существительному,— и перед нашими главами сразу встает выпуклый и живой персонаж, рисуется образ, ситуация, сцена».
Тог расцвет польского реалистического рассказа, который приходится на последнюю треть XIX века (произведения Пруса, Ожешко, Дыгасинского, чуть позже — Конопницкой, Жеромского, Реймонта и др.), наступил при весьма заметном участии и влиянии Сенкевича-новеллиста.
На рубеже 70—80-х годов во взглядах Сенкевича происходит перелом. Писатель разочаровался к этому времени в позитивистской программе: он сознавал, что ее сторонникам не удалось сколько-нибудь изменить и улучшить положение нации, и в итоге отверг ее как неспособную по-настоящему вдохновить художника. Польский народ жил в ту нору в условиях двойного — социального и национального — гнета, должен был вести борьбу против польского капиталиста и помещика и против иноземных захватчиков. Могучей силой в освободительной борьбе стало в последние десятилетия XIX века рабочее движение. Из целого комплекса выдвинутых эпохой задач Сенкевичу представлялась наиболее важной для литературы необходимость воздействовать на общество в патриотическом духе, поддерживать и укреплять национальное самосознание в пору ужесточившихся гонений на польский язык и культуру. В позитивистских лозунгах писатель не видел достаточной опоры для деятельности в этом направлении, а она представлялась ему теперь более важной, чем постановка социальных проблем, характерных для его раннего творчества. Под конец 70-х годов Сенкевич отходит от прежних убеждений. Сыграли тут свою роль и установившиеся с 1879 года контакты писателя с польскими политиками в Галиции, ярыми консерваторами и традиционалистами. Во Львове 14 марта была поставлена пьеса Сенкевича «На одну карту». Она не открыла в авторе драматургического таланта и не пережила своего времени. Писатель, противопоставляя идеи (как «преходящее») нравственным требованиям (как «вечному»), признавая, что будущее за «новыми людьми», моральной правотой наделил аристократов. Свентоховский определил драму как «поворотный пункт, от которого Сенкевич без принуждения и в духе своих затаенных убеждений повернул в сторону консерватизма».
Тогда же стабилизируется жизненная ситуация писателя. В Венеции он знакомится с Марией Шеткевич, дочерью шляхтича старого закала, владельца богатого литовского имения, и предлагает ей руку и сердце. Родители после некоторых колебаний (жених не имеет солидной профессии и репутации, зато имеет долги) дают согласие на брак. В 1881 году Сенкевич женится и вскоре становится отцом семейства: в 1882 году появляется на свет сын Генрик-Юзеф, в 1883-м — дочь Ядвига.
В конце 1881 года группа варшавских общественных деятелей и журналистов приступает к изданию новой ежедневной газеты либерально-консервативного направления под названием «Слово». Дань либеральным идеям создатели газеты собирались платить самую умеренную, по и консерватизм, по их мнению, должен был обойтись без отпугивающих читателя крайностей. Сенкевич (которого в январе 1882 года Главное управление по делам печати в Петербурге утвердило редактором «Слова») писал Ю. И. Крашевскому на этот счет так: «Задачею пашей будет насаждение здравого прогресса па основе уважения к национальной традиции и вере [...] Мы будем почитать религию как средство национального сопротивления, но вовсе не намерены создавать клерикальный орган, подчиняющий паши проблемы церковной политике. Мы не станем и органом аристократии, хотя недоброжелатели обвиняют пас в таком намерении. Мы хотим стоять на национальной почве, оберегать национальный дух, дабы он не ослаб, и заниматься нашим делом в той мере, как нам это позволят. Иначе говоря, мы хотим быть изданием умеренным и разумно прогрессивным, но при этом патриотическим, то есть оберегающим нацию от доктрин, которые ослабляют или вовсе убивают патриотическое чувство». Вредными доктринами Сенкевичу представлялись социалистические учения.
С такой программой «Слово» не могло обогатить польскую общественную мысль своего времени. В историю литературы оно вошло благодаря Сенкевичу-писателю, который был редактором газеты до середины 1887 года. Он печатал здесь фельетоны, рецензии, новеллы. А со 2 мая 1883 по 1 марта 1884 года на страницах «Слова» (и одновременно в краковской газете «Час») публикуется роман «Огнем и мечом». Известность он приобретает огромную, вызывает споры, похвалы и нападки. В аристократических салонах, ставя модные тогда «живые картины», используют сцены из этого романа. Сенкевич в это время пишет продолжение — роман «Потоп», который печатается уже в Варшаве, Кракове и Познани: 23 декабря 1884 года публикацию с Потопа» начинает «Слово», 24-го — «Час», а 25-го — «Дзенник познаньски» — и почти два года, по начало сентября 1886 года, читатели трех газет следят за приключениями героев Сенкевича. Наконец, тем же порядком выходят в свет — с июня 1887 по май 1888 года — главы «Пана Володыёвского». Так возникла знаменитая историческая трилогия Сенкевича, произведение, на котором в первую очередь зиждется его слава как художника, его значение как национального писателя.
Действием трилогии охвачена примерно четверть века: с 1647 по 1673 год. Почему Сенкевич обратился именно к этому времени и вообще почему ушел от современности в историю, объясняет он сам: «Не лучше ли, не здоровее ли — вместо того, чтобы рисовать нынешнее состояние умов, нынешних людей, их бедность, несогласие с самими собою, тщетные потуга и бессилие,— показать обществу, что были времена еще худшие, более страшные и отчаянные, но, несмотря на это, наступило возрождение и спасение. Первое может окончательно расхолодить и привести в отчаяние, второе — прибавляет сил, питает надежду, будит желание жить».
Для Речи Посполитой середина XVII века и вправду была временем «страшным и отчаянным». Начавшемуся экономическому упадку страны сопутствовал кризис политического устройства и социальных отношений. Феодальная эксплуатация крестьянства, полностью прикрепленного к земле и лишенного элементарных прав, достигла крайних пределов. Центральная власть была существенно ограничена и ослаблена. Монархией Речь Посполитая была скорее формально. Выборность короля и широкие права сейма превратили ее фактически в шляхетскую республику. Требование обязательного единогласия депутатов сейма («либерум вето») открыло дорогу к тому, чтобы парализовать его деятельность и срывать принятие необходимых решений. Огромную силу приобрели магнатские группировки, враждовавшие с королем и между собой, прибегавшие зачастую к покровительству иноземных государей и служившие их интересам. Господствующий класс, эгоистичный и недальновидный, держался пути, оказавшегося гибельным для страны. Внутренней слабости Речи Посполитой сопутствовало и ухудшение ее международного положения. Дали себя знать губительные последствия польской феодальной экспансии на восток. Швеция использовала внутренние польские неурядицы и поражение Речи Посполитой в войне против восставшего украинского народа и пришедшего ему на помощь Русского государства. На юге возобновила военные действия Турция. Образовавшееся Бранденбургско-Прусское государство стало для поляков еще одной угрозой извне. Войны, следуя одна за другой, выжгли и выморили страну. Особенно пострадали города, наступил упадок их культуры — материальной и духовной. Речи Посполитой пришлось примириться с утратой ряда территорий, в том числе — исконных польских земель на севере и западе страны. Шляхетская республика при всем своеобразии политического устройства, при исключительности ее учреждений, не имевших аналогии в тогдашней Европе, в XVII веке все-таки устояла. В 1683 году Ян III Собеский как полководец, как «защитит; христианства» прогремел на всю Европу, разбив турок под Веной. Очень скоро, правда, в ходе Северной войны, Карл XII снова привел шведские войска на польскую землю, и изгнать их удалось лишь благодаря тому, что союзником польского короля Августа II был Петр I, нанесший шведам сокрушительное поражение. При всем этом Речь Посполитая сохранила государственное существование до конца XVIII столетия.
Если бы Сенкевич звал к анализу и критике прошлого, он, по всей вероятности, меньше был бы очарован XVII веком и изобразил бы его по-иному. Но цель писателя заключалась не в этом. Он не собирался внушать неприязнь к феодальной старине и укреплял патриотизм, не стремясь вооружать читателей против старого мира, превращать в подпольщиков и революционеров. (Это уже потом, особенно в годы антигитлеровского Сопротивления, молодые польские патриоты при выборе звучных подпольных кличек вспоминали подчас о таких героях трилогии, как Кмициц или Скшетуский.) Сенкевич утешал: сейчас народ в беде, но ведь смертельная угроза нависала над ним и раньше, важно сберечь язык и культуру, сохранить национальное самосознание и дождаться лучших времен. Важно, следовательно, знать и любить национальное прошлое в его неповторимости. И как раз XVII век, канун упадка Польши, виделся Сенкевичу полным исключительной красочности, виделся невозвратным временем, когда шляхетские нравы и обычаи были предельно своеобразны, воплощали в себе «польское начало», когда — в хорошем и дурном — ярко проявились черты национального характера.
Исторический роман может служить решению разных задач: показу тех сил, которые определяют развитие общества, переоценке событий и лиц, прояснению связей между прошлым и современностью и т. д. Для автора трилогии главным было при помощи художественного вымысла создать живой и красочный мир, непохожий на современность, противопоставляемый ей и в силу этого привлекательный для читателя.
Между временем создания трилогии и описанными в ней событиями лежала огромная временная дистанция: больше двухсот лет. Сенкевич-художник придавал этому большое значение. В изображении прошлого, в оценках, которые дают ему герои и повествователь, находит свое проявление, а подчас и доминирует, мировосприятие, характерное для людей XVII века, такое, каким оно представлялось Сенкевичу. Стремясь избежать модернизации изображения, внутренний мир героев трилогии писатель рисовал, исключая какую бы то ни было усложненность. Нравственные заповеди шляхтича давно минувшего столетия, тогдашнее понимание долга сводились в психике героев к простейшим наказам: будь добрым католиком, храни верность отчизне, врагов ее руби беспощадно, служи благородным дамам, не нарушай клятв. Реальный XVII век, каким мы знаем его из истории и литературы (конечно, в гораздо большем объеме, чем мог знать Сенкевич), был в ряде отношений и интереснее и сложнее: знал духовные искания, сомнения, вероисповедные споры, умел рассуждать критически. Для Сенкевича, который обращался прежде всего к читательскому воображению и чувству, первейшим литературным источником были многочисленные в XVII веке шляхетские мемуары (среди которых выделялись образностью, яркостью языка знаменитые «Записки» Яна Хризостома Пасека, использованные автором трилогии и как бесценный кладезь сведений, и как эталон стиля). Рассказ в трилогии ведется от автора. Повествователь не "персонифицирован, имени и биографии не имеет. Но пожелай мы его себе представить, он был бы нами определен скорее всего как человек того же времени. Ибо почти нигде он не выдает, что знает свершившееся спустя столетия, и не отмежевывается от сотворяемого им мира.
Сенкевич не хотел вместе с тем, чтобы читатель смотрел на его героев свысока. Он дал им перевес над современниками в цельности характеров, в силе и непосредственности чувства. Его персонажи влюбляются с первого взгляда, легко ссорятся и так же легко примиряются, бросаются друг другу в объятия и обнажают сабли. Это люди давнего, невозвратимого времени — не питомцы сухого и сдержанного промышленного века. Писатель хорошо знал, что делает, когда, создавая героев, использовал мотивы фольклора, отразившие вековую мечту о человеческом совершенстве. Подобно тому, как странствующий герой сказки пользуется помощью славных молодцев, Скшетуский, главный герой романа «Огнем и мечом», оказывается рядом с феноменальным силачом Подбипяткой (который орудует сказочных размеров мечом), несравненным мастером клинка Володыёвским, бесподобным хитрецом Заглобой. (Читатели романа подмечали, впрочем, в этой четверке и сходство со славными мушкетерами Александра Дюма). Да и основной сюжет исторических романов Сенкевича, безошибочно рассчитанный на читательское сочувствие — поиски героем пропавшей возлюбленной,— восходит не только к Вальтеру Скотту, но и к сказкам, персонажи которых (по собственному легкомыслию или из-за происков злых сил) теряют своих красавиц и вновь находят их после страданий и подвигов, после долгого хождения по мукам.
Гиперболизированы — в духе народного эпоса — и чувства, и деяния героев. Любопытно, что в период работы над «Потопом» Сенкевич просил прислать ему «Записки» Пасека и перевод «Илиады», сделав такое признание: «Вторую из этих книг я постоянно и каждый раз читаю, когда работаю над каким-либо крупным произведением».
А с другой стороны, далекий век в изображении Сенкевича страшен и жесток. Потоками льется кровь. Горят села и города. Свершаются мучительные казни (со всеми подробностями рассказано в «Пане Володыёвском», как умирает на колу сын Тугай-бея). Война не щадит слабых и безвинных: их грабят, убивают, отдают в рабство. Жизнь человеческая перестает иметь цену.
Польское государство XVII века было шляхетским. Еще ранее шляхта завоевала полноту политических прав, формальное внутрисословное равенство, которое из-за имущественных различий было, конечно, фикцией (что хорошо показано в трилогии). Шляхтичами были и богатейший магнат, и его слуга, и однодворец-землепашец. Общими были презрение к «хаму» — мужику, к иноверцам и иноземцам, вера в исключительность Речи Посполитой. Как раз в то время утвердилась доктрина «шляхты-народа», согласно которой принадлежность к народу была привилегией только
«благородного сословии», а крестьянин и горожанин от общественных дел отстранялись и лишались гражданских прав. Тогда же среди шляхты, несмотря на предостережении и мрачные пророчества публицистов и сатириков, поэтов и проповедников, в которых но было недостатка, сложилась наивная вора в то, что все как-нибудь уладится, что бог по оставит благочестивых католиков. Смотреть па события трилогии глазами их современника значило видеть их глазами шляхтича. Так и получалось у Сенкевича, Современные ему прогрессивные литераторы сочли его исторические романы апологией шляхты. Станислав Бжозовский, один из талантливейших польских критиков начала XX века, писал: «В уме Сенкевича вся сфера бытия, весь жизненный уклад, вся польская шляхетчина выдолбили свои формы таким образом, что только сквозь их призму он может видеть мир и не замечает всего, не согласного с этими формами. Стилизует ли Сенкевич? Нет, он стилизованно чувствует. Он живет, дышит стилем шляхетской жизни». Нет ли здесь полемического преувеличения? Возможно, есть. Но, прочитав трилогию, мы легко увидим, чем было вызвано суждение критика.
Единообразие во взгляде на события — «хорошо то, что хорошо для шляхетской Речи Посполитой» — отозвалось резкими диссонансами в идейном звучании отдельных частей трилогии, ибо неодинаково было объективно-историческое значение этих событий.
Восстание под руководством Богдана Хмельницкого, нанесшее удар по господству польской шляхты на Украине, в романе «Огнем и мечом» получило совершенно превратное изобрая;ение. Казачеству Сенкевич отказывал в праве на борьбу за свободу и самостоятельность, считая таковую изменой, поскольку, как неоднократно говорится в романе, Речь Посполитая слабнет от междоусобий, а целостность государства должна быть превыше всего. Движение крестьян изображалось как бессмысленный кровавый бунт. Соответственно этому трактовались и исторические деятели. Искажение исторической правды в «Огнем и мечом» для современного читателя, знающего другие книга об этом времени, прежде всего созданные украинскими советскими писателями, настолько очевидно, что в комментариях не нуждается. Но надо отметить, что в Польше это было также в свое время замечено и печатно раскритиковано сразу же после выхода романа. Болеслав Прус, крупнейший писатель-реалист, в обстоятельной и объективной рецензии, отметив мастерство Сенкевича, упрекал его в неполноте исторической картины, где нет «эксплуатируемого народа», нет «преследуемых православных попов», нет «тех, кого били, у кого забирали имущество, жен или дочерей», нет «жадных на деньги малых и больших панов», где «обо всем этом лишь мельком иногда упоминается». В этом же духе критиковали «Огнем и мечом» многие другие польские литераторы.
Роман «Потоп», по приближенности к исторической правде, несомненно, самый лучший в трилогии, был посвящен борьбе польского народа против шведской интервенции. Придя из «Огнем и мечом» в новый роман, герои начали воевать за правое дело. Прославляемая Сенкевичем традиция здесь в существенных моментах смыкалась с народно-патриотическим сознанием, которое выработалось в XIX веке, в эпоху национальных восстаний. В «Пане Володыёвском» автор создал апофеоз многолетнего и бескорыстного воинского служения, напомнил о заслугах Речи Посполитой в борьбе против турецкой опасности, которая нависла в XVII столетии над христианской Европой. Поскольку в истории польского народа этот век был временем торжества контрреформации, шляхетскому патриотизму романист зачастую придавал религиозную окраску, ставя его (иногда и в несогласии с фактами) в зависимость от приверженности к католической вере.
Среди современных Сенкевичу польских историков были такие, кто, размышляя о причинах утраты страной независимости, отмечал возникшие в феодальные времена слабости государственного строя Речи Посполитой. В публиковавшихся тогда трудах приводились факты, позволявшие критически отнестись к польскому шляхетскому прошлому. Сенкевич спорил в своих романах с теми выводами историков (преимущественно консервативного направления), которые представлялись ему пессимистическими и не приносящими нации пользы. Но нельзя сказать, что он их вообще игнорировал. И сочинения историков, и опубликованные источники он изучал основательно, положил их — разумеется, выборочно — в основу исторического фона трилогии. Посмотрим же, что сказано в его романах о старопольской шляхте и магнатах.
В одной из первых глав «Огнем и мечом» Сенкевич предоставляет слово Хмельницкому, и тот так говорит о польском господстве на украинской земле: «Погляди, что на Украине творится. Гей! Земля-кормилица, земля-матушка, землица родимая, а кто тут в завтрашнем дне уверен? Кто тут счастлив? Кто веры по лишен, свободы не потерял, кто тут не плачет и не стенает? Только Вишневецкие, да Потоцкие, да Заславские, да Конецпольские, да Калиновские, да горстка шляхты! Для них староства, чины, земля, люди, для них счастье и бесценная свобода; а прочий народ в слезах руки к небу заламывает, уповая на суд божий, ибо и королевский не помогает!» Конечно, на это следует возражение: народного вождя Сенкевич — устами шляхтича Скшетуского — упрекает в самомнении и гордости, призывает суд над панами предоставить богу, ссылается на то, что шляхта воюет, мол, с турками и татарами. На обвинения в адрес казаков и восставших крестьян романист не скупится и далее. Но одновременно он свидетельствует, что «вся Украина до последнего человека восстала», что «бунт ширился, как полая вода, когда она катится по равнине и — моргнуть не успеешь — все более необозримое пространство заливает». И вот это-то признание силы народного гнева мы не можем не считать и обвинением — пусть вынужденным — хозяйничанью шляхты на Украине,