Сенкевич-художник избежал, однако, в своем романе явных упрощений, назойливо-дидактических сюжетных решений. Его герой, которого любовь, властная и трагическая, полностью преображает, вытравив эгоизм и научив понимать, сочувствовать, сопереживать, в заключительных главах выглядит куда крупнее, трагичнее, самоотверженнее, чем его Анеля. (Именно эта линия книги, «славянское толкование любви к женщине», привлекла внимание Л. Н. Толстого, которому чрезвычайно понравился роман Сенкевича.) «Бездогматовец» не кается, не ищет утешения в том, чему не верит, и с мужественной трезвостью признает собственную обреченность, невозможность счастья своего и возлюбленной: «Приговор нам уже вынесен. Надо быть слепым, чтобы не видеть, что какая-то сила, мощная, как целый мир, разделяет нас. Кто она и как называется — я не знаю. Я знаю только, что, став на колени и колотя головой о пол, моля и плача, я, может, и сдвинул бы горы, но ее не умолпл». Из жизни, после смерти любимой, он уходит по своей воле — и, в сущности, нераскаянным скептиком.
В следующем своем романе Сенкевич меняет аспект повествования: психологический анализ уступает место широкоплановому изображению образа жизни той среды, к которой принадлежал и которую знал писатель. Его «Семья Полапецкпх» имела с предыдущим романом определенные сюжетные связи и явилась, можно сказать, второй частью дилогии. Но преобладали в пой персонажи совершенно иного типа и склада, нежели в «Без догмата».
Прежде всего это относится к главному герою, Станиславу Поланецкому. Это как бы «анти-Плошовский», человек разумный и положительный, способный идти в ногу с эпохой торжества буржуазии, зарабатывать деньги и в достатке содержать семейство. По Сенкевичу, это новый человек, «работник» (конечно, не в смысле старых позитивистских лозунгов), а в сущности — это рыцарь заурядного приобретательства, которое даже и не окутывается фразами о служении национальному делу. Проницательный и надежный делец, он совершает спекуляции, которые не имеют морального оправдания. Стремления его не возвышаются над столь скромной житейской целью, как выкуп имения жены (что должно означать возвращение «здоровой» части шляхты к выполнению патриотической миссии: сельское хозяйство, служение земле). Ограниченность житейских целей этого героя может быть великолепным примером того «снижения идеалов» в литературе, о котором говорила польская демократическая критика конца прошлого века.
Поначалу читатель по без интереса следит за отношениями героя с добродетельной и симпатичной Марыней Плавицкой. (Вероятно, «семейная мысль» романа привлекла к себе внимание Л. Н. Толстого, оценившего «Семью Поланецких» положительно.) История знакомства, разрыва и соединения в браке двух молодых людей переходит в историю их дальнейшей семейной жизни, в ходе которой герой грешит и раскаивается, усваивает твердые религиозные принципы, учится ценить самоотверженную женскую любовь. Лишь под конец событий, лишь осознав в дни опасной болезни жены непрочность своего благополучия, он отрешается от того отношения к женщине, которое писатель характеризует следующим образом: «Когда он пришел к полной уверенности, что она является его собственностью, он и не думал о ней больше, чем следует думать о собственности».
Невыразительность героя требовала, пожалуй, гагой манеры повествования. Подробный и детальный рассказ, уместный в исторических романах, когда речь шла о судьбах людей ярких и значительных, здесь, в обрисовке современника, измельчавшего и потускневшего, оказался не вполне подходящим. Не были сильной стороной романа и страницы, касавшиеся умственной жизни эпохи. Сенкевич подметил, например, оживление в тогдашнем обществе интереса к идеям польского мессианизма, по изложение их (старым профессором Васковским) было упрощенным и едва ли не карикатурным.
Сам автор «Семьи Поланецких» не относил роман к числу своих крупных удач. Демократическая критика утвердилась в своем мнении о Сенкевиче как о консерваторе. Ст. Бжозовский признал книгу «романом польской буржуазии». О буржуазности ее содержания говорил и А. П. Чехов, чей отзыв был сделан, впрочем, в частном письме и не предназначался для печати: «Цель романа: убаюкать буржуазию в ее золотых снах. Будь верен жене, молись с ней по молитвеннику, наживай деньги, люби спорт — и твое дело в шляпе и на том и на этом свете. Буржуазия очень любит так называемые «положительные» типы и романы с благополучными концами, так как они успокаивают ее на мысли, что можно и капитал наживать, и невинность соблюдать, быть зверем и в то же время счастливым».
Тем не менее и этот роман интересен сегодняшнему читателю. Познавательное значение его несомненно. Сенкевичем были подмечены явления, которые не привлекали внимания других современных авторов. Во многом он дополнил созданный литературой портрет шляхетского современника. Бесспорно наличие в книге ярких страниц, интересно задуманных образов и сюжетных линий, которые в другой художественной структуре могли бы зазвучать по-иному, гораздо сильнее. Живо изображено дворянское оскудение и вызванные им перемены в мыслях и нравах. Показана и сила, которую по-прежнему имеют в обществе превратные понятия, основанные на праздности и эгоизме, пренебрежение мыслью и духовной красотой — все, что в литературе XIX века часто связывалось с понятием «свет». Среда, которая живет по этим понятиям, пагубна для чистых, творческих натур. (Это иллюстрирует печальная история поэта Завидовского.) Уродливость дворянского воспитания, искореняющего здоровые начала, приучающего ко лжи и бездумному эгоизму, иллюстрируется несколькими женскими образами. Писатель с горечью отмечает, что устои, хранить которые, по его мнению, призваны польские женщины, находятся под угрозой: «Есть у нас женщины, которые бога и заповеди религии носят в сердце, а есть и такие, которые из нашей католической религии делают себе католический спорт,— такие громче всех болтают и растут, где их не сеяли». В мире «Семьи Поланецких» люди теряют подлинность. Царит притворство в его различных вариантах: будь то комедиантство старого Плавицкого, поза декадента Букацкого или стремление адвоката Машко капаться удачливее и богаче, чем на самом деле. Сенкевич, однако, к таким человеческим качествам и поступкам, которые достойны обличения, сатиры, довольно часто относится со снисходительным благодушием. В романе ощущается подчас какая-то фальшивость интонации, лишающая произведение Сенкевича той художественной цельности, которая характерна для лучших его вещей.
Работа над «Поланецкими», романом солидным и объемистым, утомляла, как можно предполагать, самого автора. («Я даже не в состоянии сказать, как я устал»,— пишет Сенкевич, поставив в рукописи слово «конец».) Не исключено, что уже в эти дни ему мечталось возвращение к историческому роману. Проходит месяца четыре — и начинается работа над «Камо грядеши» (в оригинале латинское: «Quo vadis»). Она длится примерно год: написанное немедленно идет (с марта 1895 года по февраль 1896-го) на страницы варшавской, краковской, познанской газет. О том, как возник замысел романа, Сенкевич позднее рассказывал так:
«Это было следствие разных причин. У меня была многолетняя привычка перед сном перечитывать древних римских историков. Я делал это не только из любви к истории, которой всегда весьма интересовался; но также из-за латыни, которой я не хотел забывать. Эта привычка позволяла мне без труда читать латинских поэтов и прозаиков и вместе с тем будила все более горячую любовь к древнему миру.
Всего сильнее привлекал меня из историков Тацит. Вчитываясь в его «Анналы», я неоднократно чувствовал искушение изобразить в художественном произведении два противостоящих друг другу мира, из которых один представлял собой правящую мощь, всесильную административную машину, второй же — исключительно силу духа». Далее Сенкевич говорит, что с художественной точки зрения сложившийся замысел увлек его прежде всего «теми великолепными формами, в которые умел облечь себя древний мир».
Действительно, в польской литературе эпохи разделов время упадка могущественной империи изображалось многими авторами: достаточно назвать драму Зыгмунта Красинского «Иридион». Добавим к этому, что Сенкевич работал над романом в годы, когда остро ощущался кризис общественного устройства, старой культуры, когда считанные годы оставались до революционных событий, которые оказали огромное влияние на судьбы польского народа. Это наложило свой отпечаток и на восприятие новой книги Сенкевича: в ней отыскивали параллели с современностью, толковали ее (отвлекаясь от конкретного исторического материала) как прославление стойкости борцов за новые революционные идеи. Ее охотно читали члены возникавших на польских землях социалистических организаций. Рецензия на «Камо грядеши», появившаяся в краковской социалистической газете, называлась... «Революционный роман».
Сенкевича, конечно, не стоит считать виновником подобных преувеличений, и таких толкований замысел романа не предусматривал. Писатель, верный своим консервативным взглядам, задумал «истинно христианскую эпопею» и полагал, что она станет произведением более важным, чем все им до сих пор написанное. Художественный результат, однако,— что признают едва ли не все исследователи и критики, в том числе и католического направления,— несколько разошелся с замыслом.
Дело в том, что, изображая античный мир, идущее к гибели язычество, Рим «огромный, жадный и хищный, а вместе с тем распущенный и прогнивший до мозга костей», Сенкевич опирался на многочисленные источники, штудировал многочисленных латинских авторов, изучал обширные научные труды и литературные произведения, посвященные императорскому Риму, короче — имел дело с реальной действительностью, получившей отражение в памятниках литературы и искусства. Для обрисовки же первых христиан писатель посчитал в общем достаточной легенду, христианскую мифологию, католическую агиографию — без отклонений от официальной интерпретации и со сравнительно скромными дополнениями.
Здесь уместно вспомнить, что богатство и разнообразие изучаемых автором источников были, по Сенкевичу, непременным условием создания исторического романа, оправданием его существования. В статье «Об историческом романе» (1889) он писал: «Возможно ли верно и правдиво воссоздать человека минувшего времени? Я не думаю подвергать сомнению значимость непосредственных наблюдений, а утверждаю лишь, что изучение прямых и точных свидетельств, которые оставили после себя прошлые века, может таковые полностью заменить, а иногда и превзойти». Разная степень оснащенности историческими данными сказалась, несомненно, на яркости изображения в «Камо грядеши» противостоящих друг другу миров. На одной стороне были пластически выразительные образы, тщательно обрисованный бытовой фон, на другой — кроме хорошо знакомой читателю проповеди — эмоциональная окрашенность, патетика, экзальтация или же идилличность. Языческая культура выглядит богаче и привлекательнее, чем втайне набирающее сторонников новое мировосприятие. Сенкевичу кажется, что вопрос о том, почему победило христианство, в развернутом ответе не нуждается. Он требует, чтобы ему верили на слово: раз за новую веру люди отдают жизнь — значит, в ней есть смысл. Пожалуй, одна лишь причина смены религии раскрыта в романе с достаточной художественностью: невозможность жить, как жили раньше, от последнего раба до высших лиц империи, в жестоком страхе, под постоянной угрозой смерти.
Причем в некоторых местах романа страх обитателей Рима — это боязнь не только императорского гнева, но и мести со стороны порабощенных. Когда апостол Павел убеждает знатного патриция в преимуществах новой веры, в речах его слышатся отзвуки современных созданию романа настроений: «У тебя тысячи слуг, но завтра эти слуги могут выпустить из тебя кровь... А вот я провозглашаю любовь и учение, которое приказывает властителям любить подданных, господам — рабов, рабам — служить из любви...»
Изображая Рим, «владыку мира» и его «язву», Сенкевич показывает читателю общество, уже обреченное. «Жестокость, о которой даже варвары не имели представления», «преступления и безумный разврат» — это признаки агонии. Трон занимает Нерон, комедиант, убийца, поджигатель. (Его облик, в котором доминируют черты патологической извращенности: стремление любой ценой возвыситься над людьми, трусость и полная аморальность— обрисован в выразительно-гротескных топах.) Двор погряз в Наступлениях и разврате: философы и поэты обречены на смерть, наступило время выскочек и невежд. Но это время Сенкевич, с его замечательным художественным тактом, отнюдь не отождествляет с античностью и язычеством. Человеком не только упадочного времени, но и славной традиции, великой культуры, писатель делает реальное историческое лицо, Петрония, автора «Сатирикона». Он единственный в романе, кто противостоит христианству не из безнравственности (как в целом Неронов Рим), а видя несовместимость нового учения со старым наследием, не находя в нем близкого себе творческого начала: «Греция была прекрасна и сотворила мудрость мира, ми создали силу, а что, я спрашиваю, может сотворить это учение?»
Совершенство этого образа покойный Ю. Кшижановский, крупнейший в нашем веке знаток Сенкевича, усматривал «в необычайном богатстве физических и психических качеств». «С виду любитель удобств и праздности,— писал ученый о Петронии,— он обладает силой спортсмена наших времен, является образованным и талантливым писателем, соединяет редкую ясность ума с умением овладеть любой самой трудной ситуацией; прея;де же всего он духовно независим».
Краски, которыми обрисована христианская община, куда менее ярки, Образы сторонников новой веры в сумме менее выразительны. Одни просто иллюстрируют догмы учений (например, Главк, смиренно отпускающий причиненное ему страшное зло), другие в большей степени связаны с исторической реальностью, как, например, суровый фанатик Крисп, чьи обличения по духу своему близки к предсказаниям Апокалипсиса, древнейшего из евангельских текстов, близкого к изображаемому времени. Зато объемным и достоверным получился у Сенкевича (по крайней мере, до своего раскаяния и мученичества) Хилон, доносчик на христиан, фигура зловещая и одновременно жалкая, вышедшая из мрачной тьмы унижений, нищенства и порока. Это Хилон во время пожара Рима говорит с иронией римскому патрицию: «Одни впали в безумие, другие выли от отчаяния, но я видел и таких, которые выли от радости, ибо, о господин, много на свете дурных людей, которые не могут оценить благодеяний вашего мягкого правления и тех справедливых законов, на основании которых вы у всех отбираете имущество и присваиваете себе».
Есть в романе и любящая пара, которой, как и в других романах Сенкевича, должен сочувствовать и сочувствует читатель. Есть и разлука, и грозная опасность. Препятствием, которое разделяет влюбленных, является тут, однако, различие верований: Виниций — язычник, Лигия — христианка, Их путь друг к другу — это история обращения Виниция, переплетенная с интригующим повествованием о поисках, утратах, чудесном спасении.
Лигия и ее слуга Урс, необыкновенный силач, для автора были важны еще в одном отношении: Сенкевич обозначил символическую связь между романом о раннем христианстве и польской темой. Героиня — дочь вождя племени лигов, живущего где-то в районе нынешней Силезии, и имя ее звучит по-славянски: Калина. Сила Урса, трижды спасающего свою царевну, вступающего в действие, когда без силы не обойтись, когда не спасут кротость и молитвы, приводит действие к счастливому концу, которого Сенкевич в очередной раз не пожелал лишить читателя.
Роман «Камо грядеши» — вследствие почти универсальной известности его сюжетной основы — доставил Сенкевичу мировую славу. Переведенный на десятки языков, он прошел по всей планете, от Америки на западе до Японии на востоке. Вторгался роман и в другие виды искусства. Инсценировки его заполонили театральные сцены (о том, как играли «Камо грядеши» в русской провинции, упоминает, например, в одном из рассказов А. И. Куприн). Сенкевич при жизни дождался постановки двух фильмов по этой книге: во Франции и в Италии. Художник Ян Стыка выставил в Париже панораму, иллюстрировавшую роман. Была и опера на сюжет из .«Камо грядеши».
К мировой славе Сенкевича, и без того великой, следующий его исторический роман, «Крестоносцы», многого добавить не мог. По занимательности он уступал и трилогии, и «Камо грядеши». Но были у романа — это многие заметили — такие художественные достоинства, которые свидетельствовали о продолжающемся совершенствовании мастерства писателя. Роман был задуман еще в 1892 году, но реализация замысла была отложена ради «Семьи Поланецких» и «Камо грядеши». Лишь закончив роман о временах Нерона, Сенкевич смог снова обратиться к национальному прошлому, на этот раз к эпохе более отдаленной, более славной и более счастливой, чем XVII век. «Крестоносцы» писались четыре года (их публикация длилась с февраля 1897 по июль 1900 года). По продуманности конструкции, крепкой взаимосвязи сюжетных линий, переплетению двух планов повествования: изображение частной жизни и народной судьбы,— роман можно считать самым совершенным из крупных произведений Сенкевича. Наконец, примечательны «Крестоносцы» и организующей роман историко-философской мыслью. Столкновение между королем Владиславом Ягелло (Ягайло) и Тевтонским орденом последовательно изображается как конфликт между правом и грубым насилием, который, по мнению писателя, проходит через всю мировую историю. Ягелло изображен как король-миротворец, который берется за меч, становится полководцем лишь тогда, когда ясна неотвратимость смертельной схватки между Орденом и народами, оказавшимися жертвами тевтонского натиска. Все действие романа, его сюжетные линии, судьбы главнейших героев являются как бы подготовкой грандиозного патетического финала. Этим финалом становится описание знаменитой Грюнвальдской битвы 1410 года. Наш читатель знает обстоятельства, связанные с этим великим событием: народы нашей страны, литовцы и славянские племена, дрались в этой битве плечо к плечу с поляками против коварного агрессора. При чтении «Крестоносцев» он убедится, что в изображении натиска немецких феодалов на земли славян и балтийских народов Сенкевич был верен исторической правде. Роман вышел в годы, тогда идеологи пангерманизма прославляли своих предшественников, тевтонских рыцарей, когда велась германизация польских земель, и публикация его была, бесспорно, фактом большого гражданского значения. Надо заметить, что Сенкевич не становился при этом на позицию националистической предвзятости: в романе упоминается, например, о том, что немецкое население земель, подвластных Ордену, стонало от гнета крестоносцев и ненавидело их.