— Мельбурн! — проговорил доктор Стефенсон, остановившись немного, чтобы закурить сигару и выпить стакан пуншу. — Мельбурн! Одно имя его вызывает вихрь воспоминаний о золотой горячке!
Вид города Мельбурна в 60-х гг. XIX века
Город, вчера только появившийся, а сегодня уже имеющий сотни тысяч жителей, с десятками улиц, где наряду с роскошными дворцами миллионеров стоят жалкие хижины рабочих! Чудовищная грязная клоака, кишащая подонками общества! Невозможная смесь безобразного разгула, безумной щедрости и поразительной нищеты! Страна золота, крови и труда!
Мельбурн! Любимец всего мира и счастливый победитель своего соперника — Сан-Франциско.
Доктор на минуту замолчал, выпил еще пуншу и затем снова продолжал, уже гораздо спокойнее.
— В то время, к которому относится мой рассказ, то есть почти 30 лет тому назад, золотая лихорадка, теперь значительно стихшая, была в полном разгаре. Искатели приключений со всех пяти частей света хлынули на земли Виктории. Россыпи, одна другой богаче, открывались непрерывно.
Так, 3 апреля 1851 года найдено было золото в бухте Сидней. В августе того же года простой извозчик, вытаскивая свою телегу из грязи, нашел самородок весом в полтора фунта в бухте Мельбурн. Подобные открытия еще более усиливали всеобщую лихорадку, и уже более 400 000 эмигрантов трудились с заступами, разрабатывая золотоносные жилы, или без устали промывали песок рек Муррэя, Моррум-биджа или Лондона.
В то время легкой наживы были брошены все ремесла и занятия: поселяне, горожане, ремесленники — все превратились в диггеров, то есть золотоискателей; зато любой оставшийся ремесленник или торговец мог нажить в короткий срок целое состояние. Тогда сапожник зарабатывал до 100 рублей золотом в день, повар 300 рублей в неделю, портному каждый день приносил до 75 рублей. Лопата стоила тогда 35 рублей, пара сапог — 125.
Расплата всегда производилась чистым золотом с весу, причем драгоценный металл шел в порошке, самородках или в слитках. Другой монеты никто не признавал, да так было и гораздо удобнее.
Всякий, вступивший на эту землю, начинал дышать другим воздухом. Атмосфера была насыщена удушливыми парами кузниц и плавильных печей. До слуха доносился только звон драгоценного металла, лившегося целыми реками. Добытое легким трудом, золото разбрасывалось диггерами горстями направо и налево.
Под опьяняющим действием золотой волны даже умнейшие из золотоискателей толпами бежали в единственный игорный дом, расположенный на берегу Ярра-Ярра. Эта река тогда не была еще одета набережной, как теперь, и протекала по пустырям. Поэтому бандитам и мошенникам здесь было полное раздолье, и тихие воды реки постоянно носили на своих волнах трупы убитых игроков, чье счастье в игре возбудило алчность разбойников, сотнями кишевших там.
Желая познакомиться с этим фантастическим миром и посмотреть на сказочные богатства, переходившие в игорном доме из рук в руки, я вошел в этот вертеп. Он никогда не запирался. Днем и ночью, в праздник и будни его наполняли толпы авантюристов, явившихся сюда с обоих полушарий.
Мельбурнский игорный дом являл собой картину, не имевшую себе равной по той разнузданности страстей, которая царила в нем. Два раза сгорев дотла, он постоянно отстраивался лучше прежнего и оставался, вплоть до окончательного запрещения азартных игр в Австралии, первым по безумной роскоши, грубости и всевозможным порокам его посетителей.
Теперь это здание обращено в лазарет и имеет самый мирный вид. Не то было в 1853 году. Европеец, вступивший в первый раз сюда, испытывал нечто вроде смятения при виде сказочной роскоши убранства, обличавшего однако дурной вкус необразованного хозяина, — и невообразимого беспорядка, в котором находились диваны, кушетки, кресла и ковры, где, рассевшись, как попало, курили, пили, ели счастливые и несчастливые игроки.
Тяжелый, пропитанный всевозможными ядовитыми газами, воздух, которым дышали здесь, лишил бы чувств любого немецкого гренадера. Несмотря на множество газовых рожков, здесь царил такой туман, что едва можно было различать фигуры крупье (помощников банкометов), сидевших в центре огромного круга, собравшегося вокруг них. Они походили на обыкновенных крупье, одетые в черное платье, выбритые, напомаженные и бесстрастные, как палачи, которым недоступно никакое волнение.
Подле груд золота, в слитках и порошке, у каждого из них висели небольшие весы, где они вешали драгоценный металл. Кроме того, с обеих сторон лежало по заряженному револьверу, нередко пускавшемуся в ход, и длинному ножу, с одного раза пригвождавшему к столу дерзкую руку вора.
Какой Вавилон окружал крупье! Казалось, тут смешались все известные языки, и как смешались!
Рядом с изящным джентльменом, одетым по последней моде, с розой в петличке, сидел какой-нибудь мужиковатый кентуккиец в грубой кожаной куртке и таких же брюках. Большею частью это был мужчина огромного роста с редкой, всклокоченной бородой. За игрой он постоянно развлекался здоровой пачкою табака, который он жевал с наслаждением. Такой молодец, с виду полукрокодил, полулошадь, из породы янки, обыкновенно всегда держит наготове острый нож внушительного вида, пырнуть которым человека он готов с тою же беспечностью, с какой вы отстраняете кого-нибудь рукою.
За ним осторожно крадется желтолицый, грязный китаец, тщетно старающийся придать своей лисьей физиономии вид придурковатый. Вот он пробует выворотить карманы гиганта. Но «крокодил», как видно, обладает тонким чутьем, ибо его огромный тяжелый кулак с быстротою опускается на бритую голову, и бедный сын Неба, весь окровавленный, летит под стол.
С другой стороны сидят мексиканцы, бразильцы, чилийцы, колумбийцы, которые покинули родные места, привлеченные обилием золотых приисков Австралии.
На краю — несколько офицеров английского флота, грубо расталкивающих локтями соседей, мулатов и негров.
Наконец, европейцы, одни коричневые, как оливы, другие красные, как медная посуда, третьи бледно-желтые, как китайцы…