Он проводит ее к себе в комнату (квартира коммунальная) и боязливо, трепетно даже, шепчет:
— Ни-ни. Ни о чем… Я завязал. У меня невеста. Вот-вот придет, за молоком пошла… Тише: у соседей уши, как у слонов.
— Где икона?
Костька вопрос понимает не сразу, он заторможен — он боится, что его пришли совращать на какое-нибудь дело.
— Где? — Светик повышает голос.
Костька понял и теперь торопливо оправдывается: он действительно взял тогда икону, но он думал, что старик умер, зачем же добру пропадать или гнить. Он думал, что и Светик умерла. Взял икону, взял еще кое-что и ушел.
— Даже не поинтересовался — жива ли?
— Светик, я же думал — вдруг заразное что-то. Сама посуди: один лежит мертвый и вторая полумертвая. Я даже картошку, которую там взял, ел с опаской…
Светик говорит.
— Старик был из добрых.
— Вот видишь, я же чувствовал, что он помер!
— Икону старик оставил мне.
Костька вторично вспыхивает. Он суетится. Он лезет за деньгами.
— Я теперь работаю. Честный. И деньги имею — на!
— Что это?
— Полста… Точь-в-точь. Светик. Я прихватил икону — решил, что деньги на первых порах понадобятся. Как приехал, тут же продал. На толкучке.
— За полета?
— Да.
— Кому?
— Мужчина был. Лет тридцати… И потом еще жена к нему подошла. Высокая.
Светик смотрит в глаза — нет, не врет. Откуда ему знать цену Богоматери, — и те, кто купил, тоже знать не знают. Повесили икону на стеночку и радуются: как красиво.
— Адрес знаешь?