— Через 5 минут начало… Божественная, готовы?
— Ладно, проваливайте.
— Серьезно — начало.
— Ну, так и начинайте…
— Так вы же во 2-м явлении.
— Ну, во втором…
— Так, как же?
— А пойдите вы к черту! Даша, щипцы!
И выхватив из рук расторопной горничной накаленные щипцы, хорошенькая «премьерша» провинциальной драматической труппы принялась немилосердно палить густую белокурую челку.
Елена Александровна, можно? — раздалось за дверью.
— Вы, Томилин? — встрепенулась она.
— Я.
— И я, Кузьмин, — прибавил другой голос.
— Ну, тогда нельзя!
— Да почему же, божественная?
— Надоели.
— А Томилину можно? — ехидничал тот же голос за дверью.
— Как всегда.
— Вот погодите-ка, я Максиньке насплетничаю.
— Можете! Даша, карандаш! Да где же карандаш, черт возьми!
Даша засуетилась, ища карандаш, а хорошенькая «премьерша», полуодетая, в нарядной нижней юбочке и батистовой распашонке для грима, проводила по губам едкой палочкой кровавого кармина.
В уборной, как и во всех уборных провинциальных театров, пахло духами, клеем и папиросами. Дешевенький ковер, превратившийся, за давностью времени, из голубого в зеленый, покрывал пол. В углу приютился туалет, обитый кисеей, с разбросанными по ней голубыми бантами. На туалете стояло овальное «собственное» зеркало, отражавшее хорошенькое и подвижное лицо хозяйки с лукаво-взыскивающими глазами.