И он, действительно, хватился головой о поваленный ствол дерева.
— Ишь, проклятый, — завистливо подумал Маргаритов. — Без приемов работает. Как Бог на душу положить!
— Сумасшедший! — вскричала женщина. — Вы себе голову разобьете!
— И разобью, — вдохновенно-упрямо сказал Пампухов.
— Смотрите, какое красное пятно на виске…
— И пусть. Любите меня?
— Не знаю, — нерешительно сказала женщина. — Я, кажется, вообще, не могу любить.
— Пусть я подохну, — простонал Пампухов.
Он задыхался от гнева и муки. Поглядел на женщину воспаленными глазами, схватил себя за воротник и бешено дернул. Воротник затрещал, галстук лопнул и безжизненно свис на сторону.
— Что вы делаете, дикарь? Ведь вам придется возвращаться домой.
— Пусть! — прохрипел бедный Пампухов. — Пусть! Любишь меня? Скажи…
— Не знаю… Зачем вы меня на ты называете?
— О, ччерт! Придешь сегодня ночью к мостику?
— Не делайте моей руке больно. Не знаю, может быть…
— Нет, скажи наверное…
— Наверное, сказать никогда нельзя… а вдруг умру.
— О, Божже! — заревел Пампухов. — Она меня не любит! Она мной играет! Пропадай все.
Он схватил свою трость, в ярости переломил ее пополам, и отбросив далеко от себя обе половинки, убежал в лес.
— Пампухов, — крикнула дачница. — Вернитесь! Пампу-у-ухов! Где вы, сумасшедший! Сережа-а! Ну, вернись, ну, я тебя люблю. Я пошутила!
Очевидно, сумасбродный Пампухов был далеко, потому что не отозвался на этот ласковый призыв. Дачница села на поваленное дерево, и подперев подбородок рукой, стала смотреть затуманенным слезой взором в ту сторону, куда умчался неистовый Пампухов.
Подождав немного, Маргаритов засвистел песню и смело направился к дачнице, обойдя ее с другой стороны.
— Ай, кто тут?!