– Давай переедем? И доктор советует. Уволишься – и проблем нет. Квартиру продадим, купим домик… огород свой, хозяйство. Приставать никто не будет. Давай?
Жена ткнулась сухими губами в щеку. Я улыбнулся.
– Тоже тебя люблю, – шепнул на ухо. – А переезжать не стану, не уговаривай. – Обнял, забыв о руке с воткнутой капельницей. Игла дернулась, и я скривился от кольнувшей боли.
Машка заметила, бросилась помогать. Нет уж, лучше сам: такую неумеху, как моя жена, еще поискать. Хозяйство ей, домик – за коровой убирать надо; грядки пропалывать, поливать. Разве справится? Это она на словах бойкая.
Руку снова кольнуло: Машка пыталась вправить иголку.
– Погодь! – осадил я. – Аккуратнее, а то мимо пойдет. – Однажды, помню, чуть руку не разнесло. Если б сестра вовремя не заскочила, ходил бы с дулей на локте.
– Олежка, да что ты, давай я.
– Одеяло вон поправь. Иголку сам.
Машка надула губки, скуксилась, но одеяло поправила. Отстраненно уставилась в окно: подбородок в ладошки уперла, сидит. Обернулась через минуту.
– Так что? – спросила. – Дадут чего?
– В смысле?
– Ну… премию.
Опять двадцать пять. Сколько можно! Других тем мало? – то деревня, то премия.
– Нет.
– Нет? Почему? Такой случай сложный. Я интервью начальника караула читала, там русским по белому: от деревянных домов хорошего не жди, кругом сюрпризы. В больнице вон лежишь.
– Я всегда лежу.
– Ну вот. А премию не дают.
– Да с чего ее давать?! – разозлился я. – Какая сложность? Обычная работа!
– Не ори на меня. – Машка всхлипнула. Поджала губы.
Черт, опять ссоримся.
– Извини, – я приподнял голову, посмотрел Машке в глаза: на ресницах дрожали слезы. Глаза у нее красивые, зеленые-презеленые. Ведьмовские. Кого хочешь очаруют. Но склочная иногда… ох. Прицепится к чему-нибудь – хуже репья. И кто ей о премии наплел? Ноет и ноет, объясняешь – не понимает. Премия на то и премия, что не всякий раз.
– Лежи, – Машка убрала со лба каштановую прядь. – Пусть – обычная, без премий.