— Ну зануда. Кто надо, тот и сказал.
— Вот, вот... Не знаешь!
— А зачем это знать надо? Да ты не возникай. Я-то знаю — успокой душу свою. Пушкин сказал. Ну и что? Зачем это знать?
— Чтобы человеком быть.
— Ты уже восемьсот раз это спрашивал. Не устал? И каждый раз торжествуешь.
Сын стоял в дверях и голова его покачивалась где-то у притолоки. Он, наверное, на полголовы выше меня.
— Ладно, ладно. Умылся?
— Естественно.
— Не очень-то заметно.
— Но... пап! — Тотчас видно, что мытье относительное — реакция не столь наглая, как в предыдущих словах.
— Ладно, ладно. Умылся, так умылся.
И я в детстве не больно мыться любил. Как только в голове у меня рождался компромат на сына, я тотчас обращал свой внутренний взор на собственное босоногое детство и умиротворяюще начинал оценивать изыски гавиного поведения.
— Порежь хлеб. Мама просила.
— Она тебя просила.
— А я тебя.
— Но она ж тебя просила. Скажи лучше, что не хочешь, а хочешь читать.
— Я ж с тобой разговариваю, а не читаю.
— Разговариваешь, чтоб поучать меня.
— Да, пожалуйста, могу и сам, если тебе трудно.
— Мне не трудно. Давай порежу. Но скажи, что хочешь читать.
— Да не надо — я сам порежу.
— Нет. Давай я порежу.