Когда-то Гарсия считал, что весьма преуспевает в жизни. Единственно в чем он не мог сравниться с Педро “Эль Альфилем”, так это в шахматах. Дон Карлос… Да что там дон Карлос, сам Капабланка, который в последние годы своей жизни любил приезжать на отдых в “Делисиас” и обучал подростков всевозможным тонкостям игры, прочил Родригесу блестящее будущее за шахматной доской. Но тот тянулся к политике. У Педро была настоящая идиосинкразия к тем, кто обладал богатством и безграничной властью, что так гипнотизировало Гарсию. И этим Педро был сильнее его, теперь Гарсия почти готов был признать превосходство друга. Нет, не потому, что наконец-то осознал его правоту. Просто здесь, ворочаясь без сна на тюремном топчане, он до слез жалел себя.
Луис Гарсия уехал в США через полгода после победы революции, когда д-р Мануэль Уррутия был смещен с поста президента республики. Уехал со старшим сыном дона Карлоса. Сам помещик заявил: “Для нас это конец!” Поспешно продал свои земли и двумя неделями раньше улетел “умирать в Испанию”…
“Если бы тогда Педро не был так агрессивен!.. Да и отец… Зачем он сказал перед смертью: “Всю жизнь я считал тебя своим сыном, но помни: ты принадлежишь им, ты такой же, как они, ты им ровня…” Если бы я знал, что так все получится! Хотя, собственно, в чем меня могут обвинить? Чужое имя… Но это не такое уж преступление… — шептал Гарсия. — Марта! Да, девочка, ты не знаешь, а я тебя люблю… Однако может статься… больше не увижу… Что она делает сейчас? Одна ли? Помнит? Ждет? Ждет! Бывают же исключения… В это надо верить или… Быть с другим, куда ни шло, может. Главное, чтобы ждала. Выкручусь… И вот когда встретимся, чтобы тогда у нее не было большего счастья… Но что им известно? Это ошибка… Нет ничего тяжелее неизвестности…”
Рассвело. Принесли горячий кофе и булочку, но заключенный не притронулся к еде — страх и какое-то еще не совсем понятное ему самому чувство, похожее на раскаяние, спазмой сжимали горло.
Через час за ним пришли. В небольшом светлом кабинете Гарсия прежде всего вгляделся в лицо следователя и облегченно вздохнул: “Мальчишка. Что он сделает? В чем бы ни обвиняли, буду все отрицать!”
— Садитесь! И рассказывайте, — поднял голову от бумаг следователь.
Возникла пауза.
— Не понимаю. Что рассказывать? — выдавил Гарсия внезапно охрипшим голосом.
— Начните хотя бы с того, как вас зовут.
— Луис Гарсия.
— А как звали раньше?
— Не понимаю. Луис Гарсия… Всегда. — Хорошо! Вы знаете, где находитесь?
— Ну да, конечно.
— Тогда должны понимать, что только чистосердечное признание может смягчить вашу участь. — Следователь принялся сосредоточенно листать папку с документами, словно предоставляя арестованному самому судить, насколько глупо его запирательство. — Ну? Молчите? Этим молчанием как раз вы себя и выдаете. Боитесь сказать не то. Не знаете, что нам известно. Хорошо! Я вам помогу. Расскажите поначалу хотя бы, где были и что делали последние десять лет. Вы ведь кубинец…
Последняя фраза — не то вопрос, не то утверждение — была произнесена таким тоном, что у Гарсии упало сердце. Сколько раз за последние годы там, в США, ему становилось не по себе только от одной мысли, что его могут об этом спросить!
— Конечно, кубинец! — Он судорожно глотнул слюну.
— Ну вот и начинайте с того, где родились, кто ваши родители… Коротко до 1959 года и подробно до вчерашнего дня.
“Что они узнали? Неужели кто-то предал?” — мучительно соображал Гарсия. Уголок его верхней губы нервно приподнялся, и воздух с шипением потянулся сквозь зубы.
— Молчите? Напрасно. Вам была дана возможность самому вспомнить кое-какие ваши… жизненные комбинаций. Теперь придется объявить вам первый шах. — В голосе следователя звучала откровенная ирония. — Расскажите, как вам удалось возвратиться в Штаты после Плайя-Хирон?
“Неужели они об этом знают? Нет, скорее, берет меня на пушку”.
— Я там не был.
— Значит, вам не знаком, — следователь посмотрел в папку, лежащую на столе, — Хосе Эдоси Бехар, наемник-парашютист? Вас не знает Мигель Сервера Консуэгра? И вы не знаете ни Орландо Куэрво Галано, ни пилотов с Б-26 Сирило Пьедру и Фариаса?