Склонив голову, он полюбовался на свою работу и отошел.
Матросы выстроились вдоль рыбодела. Я стоял по колено в рыбе, широко расставив ноги, с трудом удерживаясь, чтобы не упасть. Снова я полетел куда-то вниз. Потом меня окатило ледяной водой, и, хотя на мне была непромокаемая одежда, холод пронизал меня с головы до ног. И снова на меня навалилась страшная тяжесть, это палуба пошла вверх, и струйки воды просачивались сквозь рыбу, обтекали мои сапоги и, журча, устремлялись к отверстиям в фальшборте.
— Рыбы, — крикнул Свистунов, — рыбы давай!
Я наклонился, но в это время сзади на меня обрушилась волна, и, уронив пику, я стал на четвереньки, глубоко уйдя руками в трепещущую скользкую рыбу. С трудом я встал, чувствуя, что сердце мое летит вниз, потому что палуба опять поднималась.
— Рыбы, рыбы! — кричали матросы, стуча ножами о рыбодел.
Я выпрямился и взял пику. Вода и ветер не излечили меня от дурноты, но всё же привели меня в состояние, при котором я мог хотя бы внешне бодриться. Поэтому я улыбнулся и, подхватив пикой какую-то черно-зеленую рыбу, бросил её на рыбодел.
— Ох, горе мое! — заорали на меня. — Да ведь это же пинагор, чтоб тебе им на том свете каждый день обедать!
Пинагор полетел за борт, а я, поняв, что он не съедобен, ткнул снова пикой и выловил какую-то странную плоскую четырехугольную рыбку с крысиным хвостом и ртом посредине живота. Даже в моем затуманенном мозгу мелькнула мысль, что рыба эта несъедобная, но в это время меня поддало сзади волной; стремясь удержаться, я вытянул вперед пику, и рыбка скользнула на рыбодел.
Удивительно, какой гвалт поднялся из-за несчастной маленькой рыбки. Так как меня опять облило волной, я не слышал, что мне кричали. Может, оно и к лучшему. Судя по выражению лиц и по широко открытым ртам, ничего приятного я бы и не услышал. Волна схлынула. Ледяные струйки побежали по моей спине, и я услышал спокойно сказанную фразу:
— Вы что же, думаете — он от рождения породы рыб знает, или как? — Я обернулся, — передо мной в зюйдвестке и в широком брезентовом плаще стоял Овчаренко. Взяв из моих рук пику, он стал перебирать рыбу.
— Вот эта большая серебряная — треска. Эта, поменьше, с темной полосой на спине, — пикша. Большая, с круглой головой, пятнистая — зубатка, плоская — камбала, большая плоская — палтус, а розовая колючая — морской окунь. Это всё годится. Это на рыбодел. А вот это, — он поднял четырехугольную рыбку со ртом на животе, — это скат. Его за борт. Он не годится. И эти — губки, морские звезды, крабы тоже пойдут за борт. Или их можно оставить Аптекману. Он собирает коллекцию. Понятно?
— Понятно, — кивнул я, упираясь, чтобы не быть сбитым волною. Овчаренко отдал мне пику, хотел, кажется, ещё что-то сказать, но вдруг круто повернулся и очень быстро пошел по палубе.
— Рыбы, рыбы! — кричали матросы, стуча ножами. Тогда, подцепляя пикой за жабры огромных рыбин, я стал одну за другой бросать их на рыбодел. Балбуцкий, стоявший первым с краю, одним ударом отрубал рыбине голову и передавал её дальше. Тот, кому она попадалась, распластывал её пополам, вынимал внутренности, отделяя печень, бросал её в корзину, а внутренности сбрасывал на палубу, после чего рыбина падала в люк к засольщикам. И всё это делалось с такой быстротой, что у меня сердце замерло от ужаса. Быстро я наклонялся, подцеплял рыбину, бросал её на рыбодел, но всё равно я не мог успеть за семью парами рук, за семью мелькающими ножами. И опять начинался стук и монотонный крик: «Рыбы, рыбы, рыбы!»
Скоро я изловчился подхватывать несколько рыб сразу. Дело пошло лучше, но уже через полчаса у меня заболела спина, и с каждым разом всё труднее становилось нагибаться. Поистине положение мое было незавидно. Меня тошнило и кружилась голова. Каждые несколько секунд меня окатывало ледяной водой. С трудом я удерживался на ногах, ныла спина, болели руки, я задыхался, не умея экономить движения, но как только я замедлял темп, я слышал стук ножей и монотонные возгласы: «Рыбы, рыбы, рыбы!»
«Болван, — думал я, — нужно было тебе идти в море. Нет для тебя на земле профессии. Все люди как люди, живут, не рыпаются…»
— Рыбы, рыбы, рыбы! — кричали мне.
Задыхаясь, я наваливал на рыбодел целую гору рыбы и, с тоской глядя, как быстро она тает, продолжал свои размышления:
«Мог бы поступить в институт. Сиди себе, слушай лекции. Или на завод. И что за муха меня укусила?»
— Рыбы, рыбы! — кричали мне.
«Ой! — думал я. — Не могу. Вот лягу и умру сейчас. Хоть бы сердце скорей разорвалось, что ли. («Рыбы, рыбы!») Ох, не могу, сейчас падаю. Ну вот, тридцать секунд продержусь и упаду. Раз, два, три, четыре… («Рыбы, рыбы!») Ещё минуту. Вот новое положение, при нём не так ноет спина. И трещины, как назло, все по пуду. («Рыбы, рыбы!») Сейчас упаду. Теперь уж наверняка».
В это время в рубке зазвенел телеграф.
— Стой, довольно! — крикнул Свистунов.