— Вай! Вай!.. — шепчет старушка, — что было бы, если…
Княжну снимают с седла, ведут домой, сажают в кунацкой на тахту, кормят шербетом, засахаренными пряниками, миндалем, кишмишем.
— Звездочка неба Горийского, вернулась княжна!..
— И чего боялись? — хохочет Нина. — Что я, девчонка, что-ли?.. Джигит я. Дочь матери-джигитки, отца-джигита. Что сделается мне, мальчишке?
В глазах Абрека и Михако молнии восторга, в заплаканных взорах Барбалэ умиление и любовь, но когда Нина стала рассказывать о встрече с лезгином в горах, с Барбалэ чуть не сделались судороги от ужаса.
— Храни тебя Бог Грузии и всего мира! Святая Тамара и Нина спаси тебя! — в слезах лепечет старуха. — То не горец был… Нет, нет! Не станет горец трогать ребенка. То был сам старый Гуд в образе человека.
— Старый Гуд! — так и вскинулась на тахте Нина. — Старый Гуд?.. Расскажи мне о старом Гуде, добрая Барбалэ!
— Не хорошая это сказка, джан, дурная. Осетины сложили ее в злой час. Не люблю осетин, — замотала головой старуха.
— А ты расскажи, душа души моей. И про Бессо — безумца сложили осетины, а ты же сказывала.
— Не люблю осетин…
— Люби Нину свою, джан, Нину, нянечка Барбалэ, и любя, расскажи ей про Гуда, старушка моя!..
Сама ластится, птичкой порхает, змейкой вьется, а в глазах, как звезды на темном ночном небе, уж загораются огоньки, — такие, как и у князя Георгия Джаваха, когда он нетерпелив и недоволен, такие, как и у кроткой покойной матери Нины бывали в минуты проявления её лезгинской воли.
Хорошеет на диво в такие минуты княжна. Звезды-очи горят и светят. Бледное личико — мрамор и красота. Улыбается — улыбка — подарок солнца.
Нельзя отказать княжне… Такой Нине-княжне совсем отказать нельзя.
И опускается на тахту с ворчанием старая Барбалэ.
А Михако и Абрек пристраиваются по-восточному, поджав ноги, у дверей, на ковре.
На колени Барбалэ склоняется чернокудрая головка, радость и солнце старого Джаваховского гнезда.
И начинает свою сказку старая Барбалэ.
Высоко над безднами, под самом небом, как гнезда ласточек, прилепились к скалам сакли осетинского аула.
Бедный, жалкий, отрепанный, нищий, самим Богом забытый народ, — эти осетины. Кто несчастнее всех племен кавказских — осетины. Ленивы в работе, неподвижны, вялы, как болотные лилии, сонны они. Женщины у них работают на мужчин целыми днями, с утра до ночи, без передышки. И все же грязь кругом, бедность, нищета…
И в высоком поднебесном ауле, что ютится в утесах, что высится над безднами, грозя сорваться в их разверстую пасть с первым обвалом, также бедно, скудно и грязно.
А все же и в нищем ауле есть своя радость. Есть солнышко в поднебесном ауле, что светит на всю Осетию, что дает блеск и знатность далекому осетинскому аулу.