И хотя жребий меня пощадил (он всегда щадит царских детей), мне хотелось испытать судьбу, несмотря на то что этому воспротивился царь-отец... Я не признавал привилегий и хотел, чтобы меня выделяли среди прочих лишь по тому, чего стою сам. Потому-то я и вознамерился победить Минотавра и разом избавить Грецию от этой унизительной дани. Кроме того, мое любопытство возбуждал и сам Крит, откуда к нам в Аттику шел поток красивых, богатых, удивительных вещей. Итак, я отправился туда, присоединившись к остальным тринадцати, среди которых был мой друг Пирифой.
Мартовским утром высадились мы в Амнизосе, небольшом городке, служившем портом для близлежащего Кноссоса -- столицы острова, где правил Минос и где он воздвиг себе пышный дворец. Мы должны были прибыть накануне вечером, но нам помешала сильная буря. Когда мы сошли на берег, нас окружили вооруженные охранники, они отобрали мечи у меня и у Пирифоя и, убедившись, что у нас при себе нет никакого другого оружия, повели представить царю, прибывшему со своей свитой из Кноссоса нам навстречу. Возникло большое скопление народа, простолюдины топились вокруг, желая получше нас разглядеть. Все мужчины были с обнаженным торсом. Лишь на Миносе, восседавшем под балдахином, было длинное платье, сделанное из цельного куска пурпурной ткани, величественными складками спадавшее от плеч до самых пят. На его широкой, как у Зевса, груди в три ряда висели ожерелья. Большинство критян носят такие же, только простые, тогда как ожерелья Миноса сделаны были из драгоценных камней и золотых пластин с чеканкой, изображающей лилии. Он сидел на троне, над которым скрестились две секиры, и вытянутой вперед правой рукой держал золотой скипетр высотой с него самого; в другой руке -- цветок о трех лепестках, похожий на лилии из его ожерелий, кажется тоже из золота, только очень большой. Над его золотой короной развевался огромный султан из перьев павлина, страуса и зимородка. Он долго разглядывал нас, затем поздравил с прибытием на остров -- с улыбкой, которая вполне могла сойти за ироничную, если учесть, что прибыли мы в качестве приговоренных. Рядом с ним стояли царица и две его дочери. Мне сразу показалось, что старшая выделила меня. Когда охранники собирались уже увести нас, я заметил, что она наклонилась к отцу, и услыхал, как она, указав на меня пальцем, сказала ему по-гречески (очень тихо, но у меня тонкий слух): "Прошу тебя, этого не надо". Минос снова улыбнулся и распорядился, чтобы охранники увели только моих товарищей. Когда я остался перед ним один, он приступил ко мне с расспросами.
Хотя я дал себе слово действовать очень осторожно и постарался никак не выдать своего благородного происхождения, а особенно своих дерзких планов, мне вдруг показалось, что лучше играть в открытую -- с того самого момента, когда я привлек внимание царской дочери, -- и что я еще больше вызову ее сочувствие и благосклонность царя, если открыто объявлю им, что я -- внук Питфея. Я даже дал им понять, что, если верить молве, существующей в Аттике, меня породил великий Посейдон. На это Минос важно заявил, что для прояснения дела намерен подвергнуть меня испытанию морской волной. Тут я достаточно твердо заявил, будто совершенно уверен, что выйду победителем из любого испытания. Моя уверенность в себе тронула и расположила ко мне придворных дам и даже чуть ли не самого Миноса.
"Теперь, -- сказал Минос, -- ступайте следом за товарищами. Они уже заждались вас за столом. После трудной ночи вам, как говорят у нас, нужно взбодриться. Отдыхайте. Надеюсь, на исходе дня вы будете присутствовать на играх, устраиваемых в честь вашего прибытия. Затем, благородный Тесей, мы отвезем вас в Кноссос.