Я услышал ее высокий чистый голос:
-- Папа, ведь правда же, дядя Палисье был замечательным человеком?
Ответ дяди прозвучал приглушенно и неясно; я не разобрал слов. Алиса спросила настойчиво:
-- Ну скажи, очень замечательным?
Ответ такой же невнятный; затем снова голос Алисы:
-- А правда Жером умный?
Как же я мог удержаться и не прислушаться?.. Но нет, по-прежнему неразборчиво. Вновь она:
-- Как ты думаешь, он может стать замечательным человеком?
Тут голос дяди наконец-то сделался погромче:
-- Доченька, прежде я бы все-таки хотел узнать, кого ты называешь замечательным. Ведь можно быть замечательнейшим человеком, и это никому не будет заметно, я имею в виду глаза людские... замечательнейшим в глазах Божьих.
-- Я именно так и понимаю это слово, -- сказала Алиса.
-- Ну а к тому же... разве можно знать заранее? Он еще так молод... Разумеется, у него прекрасные задатки, но одного этого недостаточно...
-- Что же еще нужно?
-- Что я могу тебе ответить, доченька? И доверие нужно, и поддержка, и любовь...
-- А что ты называешь поддержкой? -- прервала его Алиса.
-- Привязанность и уважение к любимому человеку... чего мне так не хватало, -- с грустью ответил дядя; затем голоса окончательно стихли вдали.
Во время вечерней молитвы я все терзался своей невольной бестактностью и дал себе слово завтра же признаться кузине. Возможно, к этому решению примешивалось и желание узнать что-нибудь еще из их разговора.
На следующий день в ответ на первые же мои слова она произнесла:
-- Но Жером, ведь подслушивать -- это очень дурно. Ты должен был нас предупредить или уйти.
-- Уверяю тебя, я не подслушивал... просто я нечаянно услышал... Вы же проходили мимо.
-- Мы шли очень медленно.
-- Да, но слышно было очень плохо. А потом и вовсе ничего... Скажи, что тебе ответил дядя, когда ты спросила, что еще нужно?
-- Жером, -- рассмеялась она, -- ты же все прекрасно слышал! Просто тебе хочется, чтобы я это повторила.
-- Уверяю тебя, я расслышал только первые слова... когда он говорил о доверии и о любви.
-- Потом он сказал, что нужно еще много всего другого.
-- А ты что ответила?
Она вдруг посерьезнела:
-- Когда он сказал, что в жизни нужна поддержка, я ответила, что у тебя есть мать.
-- Ах, Алиса, ты же знаешь, что она не всегда будет со мной... Да и потом это совсем разные вещи...
Она опустила глаза.
-- Он мне сказал тоже самое.
Весь дрожа, я вязл ее за руку.
-- Чего бы я ни добился в жизни, знай, что это ради тебя одной.
-- Но, Жером, я тоже могу когда-нибудь покинуть тебя.
Всю душу вложил я в свои слова:
-- А я не покину тебя никогда!
Она слегка пожала плечами:
-- Разве у тебя не хватит сил, чтобы идти вперед одному? Каждый из нас должен прийти к Богу самостоятельно.
-- Нет, все равно только ты укажешь мне верный путь.
-- Зачем тебе понадобилось искать другого проводника, кроме Христа?.. Неужели ты думаешь, что мы сможем когда-нибудь стать ближе друг к другу, чем тогда, когда, забывая один о другом, мы возносим молитву Богу?
-- Да, чтобы он соединил нас, -- перебил я ее, -- только об этом я и молю его утром и вечером.
-- Разве ты не понимаешь, что бывает единение в Боге?
-- Понимаю всем сердцем! Это значит, забыв обо всем, обрести друг друга в поклонении одному и тому же. Мне даже кажется, что я поклоняюсь тому же, что и ты, только ради того, чтобы обрести тебя.
-- Значит, твоя любовь к Богу небезупречна.
-- Не требуй от меня слишком многого. На что мне небеса, если я не смогу обрести там тебя.
Приложив палец к губам, она произнесла с торжественностью в голосе:
-- Ищите прежде царства Божия и правды его.
Передавая сейчас тот наш разговор, я понимаю, что он покажется отнюдь не детским тому, кто не знает, сколько нарочитой серьезности вкладывают в свои разговоры некоторые дети.