— Прекратили веселье! — гаркнул Твердята. — Нашли время.
А сам все ж улыбнулся. Гроза платок на ладонь намотала, набирая другой конец, а после расправила и снова накинула на плечи.
— Ты бы прикрылась, — недовольно буркнула с повозки наставница княженки. — Застудишься еще.
— Где ж застужусь? — та усмехнулась только, едва повернув к ней голову. — Уж сколько можно прятаться от Ока. Сил нет за всю зиму-то.
— Да не трогай ты ее, Драгица, — бросила Беляна со вздохом. — И впрямь ведь жарко.
Княжна потрепала край платка, пуская под него воздух. Зазвенели ее нарядные колты на широком тканом очелье. Но все ж платка узорного она снимать не стала. А Гроза подмигнула ей, благодаря за поддержку. Против ворчливой Драгицы не всяк выстоит: устанешь словом отбиваться так, словно мечом махала весь день.
Гриди наконец смолкли, отсмеявшись, закончив осыпать Стрижко насмешками. Снова заняли свои смешавшиеся было места впереди и позади повозки княжны. С сколько — неведомо — проехали верст, а подступающий вечер осел на плечах едва ощутимой влагой, что еще висела в воздухе, поднимаясь от впитавшей снег земли. Первая ласка Отца-Небо своей жене после лютой зимы.
Драгица побубнила еще что-то тихо и ворчливо — да и замолчала, угомонившись. Только взгляды ее неодобрительные все ж так и сыпались в спину, как снежные комья. Как будто Гроза мужняя уже, что и платка снять нельзя. Да разве наставнице это втолкуешь? За подругу княженки та переживала не меньше подопечной: все ж под ее началом та какой год воспитывалась. С тех самых пор, как забрал ее отец — воевода Ратша — из дома почившей своей сестры, которая много лет была для Грозы вместо матери, что покинула ее и мужа своего, не оставив объяснений, не попрощавшись даже.
Чудилось постоянно в словах и взгляде Драгицы осуждение. Не нравилось той, что Гроза и ратному делу малость обучена — отцовский недогляд: негоже мужицким делом девице на выданье маяться. Да и что кмети вокруг нее уж больно вьются густо: большая опасность, что следующего Купалу дочка воеводова девицей не проводит — и замуж выйти не успеет. Или, может, даже на Ярилу Сильного сведет кто из особо упорных кметей в лесок.
— Глазищи у тебя колдовские, — говаривала часто, как случалось в светлице за рукоделием засесть с ней и княжной. — Что топь ледяная. Вот парни и теряют покой.
И косилась в сторону окна, за которым внизу шумело ристальное поле княжеской дружины. А что Гроза могла с глазами своими поделать? Судачили, в мать пошли: она-то не помнила толком, а сны — они не в счет. Вот и теперь Драгица посматривала на нее искоса и все не одобряла: что едет та в седле наравне с кметями, что с косы своей платок шерстяной сбросила, дразня словно бы. И что молчала на их внимание, только пуще распаляя горячую от Ярилиного жара кровь.
— Зря она с нами поехала, — уловила Гроза краем уха слова Драгицы, что та почти шепнула Беляне.
— А чего это мне ехать с вами нельзя? — обернулась к ней.
Та, кажется, и не ожидала. Но быстро сбросила растерянность и поджала губы.
— Непутевая ты, Гроза, — только и сказала.
Уж отчего так решила — кто разберет. А Беляна только языком цокнула и очи горе возвела, устав от причитаний наставницы. И без того невесела была княжна в те дни, что сбиралась в дорогу до жениха своего, за которого давно князем сговорена. И даже не потому, что невесте положено грустить о покинутом отчем доме и роде своем горевать. И песни петь печальные, заунывные о нелегкой доле, что ждет ее на жениховой стороне. Глодало Беляну изнутри что-то другое, о чем она даже Грозе, своей подруге самой близкой, мало говорила. Но та догадывалась, конечно.
Одно дело, когда к жениху Уннару, сыну ярла с острова северного Стонфанг, сердце не лежит. Другое — когда занято оно уже с прошлого лета, и тот, кто там поселился, тем больше его тревожит, чем дальше находится от своей зазнобы.
Но Беляна, кажется, смирилась с волей отца. Или просто другим хотела это показать. И вот они второй день уже ехали отрядом большим, да не слишком, к городу Росич — а оттуда по глубокой Росяне должны были отправиться на север в лодье, которую боярин местный уже для княжны приготовил. Много кметей с собой в дорогу брать не стали: потому что встретят на другой стороне хирдманны ярла и сопроводят до самого Стонфанга, как за щитом.
Гроза и могла остаться в Волоцке: и без нее невесту довезли бы и с рук на руки передали. Да только самой нужно было из города, из-под внимательного взора князя вырваться. Что бы там ни решал себе отец, а она давно уж себе другую судьбу назначила. И нужно было с этой судьбой лицом к лицу встретиться. Иначе никак родителя от сердечной тоски по утерянной жене не спасти. Терзала она его уже несколько лет, иссушивала, превращая могучего воина и воеводу, гордость княжеского войска, едва не в старца. Хоть ему еще в полной силе хозяйство бы вести, жену себе другую искать да земли княжества стеречь подле Владивоя.
Но нет. Сдавал самый ближний его боярин — а потому услали его из Волоцка в острог подальше. И выбросить жалко, ведь просто так не погонишь взашей: все ж друзья с владыкой — и пировали за одним столом не раз, и кровь проливали. Но и оставить в детинце нельзя, потому как рассеян стал воевода, а то и забывчив порой. Уроки тела, кои каждому воину положены, стал забрасывать. Хозяйством занимался едва-едва. И все чаще можно было найти его сидящим в хоромине неподвижно, глядящим куда-то в пустоту.
Больно было Грозе от вида отца, которого она помнила еще полным силы и удали. Потому хотела она его избавить от таких мучений. Но дело то опасное и неведомо чем окончится.
Помалу смеркалось. Светило покатилось к окоему, слепя глаза лучами, брошенными прямо вдоль тропы. Гроза прикрылась ладонью, стараясь вглядеться в желтую, словно масло топленое, даль. И успела увидеть только, как встали на пути темные широкоплечие фигуры. Как разрезали быстрыми лезвиями свет несколько стрел. Одна ударила кметя Болота в плечо, только едва не достав до шеи. Вторая просвистела мимо. Дернулся и другой дружинник, успев, однако, уклониться.
— Поднять щиты! — гаркнул десятник. — Женщин укрыть!
Схватил щит и развернул коня к Грозе.
Двое других кметей кинулись к повозке. Полетели еще стрелы, но застучали по окованным доскам. Из ближних зарослей вывалились оружные мужи, налетели, принялись хватать лошадей и пытаться вытащить всадников из седел. Гроза выхватила меч и опустила его на голову подоспевшего татя. Тот увернулся чудом. Прищурился.
— Женщина! — гаркнул удивленно на свейском.
Вцепился в лодыжку и со всей силы дернул на себя. Она попыталась удержаться за шею своего мерина, но все же соскользнула. Рухнула наземь и тут же пнула мужика абы куда. Тот отпустил, ругнувшись. А Гроза вскочила на ноги, поддерживая подол. Только и хватило времени, что чуть оглядеться. Кмети вовсю сцепились уже с татями. Грохнула, опрокинувшись, телега, когда раненый в шею конь, дернулся в сторону и рванул куда-то, обезумевший от боли и испуга.
— А ну, иди… — тать снова бросился к Грозе.
Она повернулась, уже заметив его краем глаза. Рассекла ему на груди стегач, какие носили русины. И даже молот Тора на шее увидела — прежде чем тать увернулся от ее клинка. Впереди встал на изготовку стрелец. Чуть вдалеке. Вскинулась к тетиве стрела: и подумать-то некогда. Увернуться — но с другой стороны уже снова отпугнутый противник путь преградил.
И тут стрелец выгнулся сам, словно лук, а из груди его прорвалось окровавленное острие на тонком древке. Аккурат там, где сердце. Мужик качнулся вперед и рухнул лицом вниз. Промелькнул позади него высокий гибкий стрелок — и пропал из вида. А Гроза меч вскинула, отражая удар русина. Больно отдалось в локоть. Заскрежетала сталь. Немыслимая ярость толкала сейчас татя в спину. Уже не добычу себе захватить, а убить осу, которая ужалила его несколько раз.
Подол мешался: все ж тайком от отца Гроза в портах упражнялась. Но сноровка осталась та же. Она ускользала от русина, хоть и самого его достать не могла. Прислушивалась к шуму вокруг, боясь, кабы не случилось страшного. Прорваться бы к Беляне. Осталась она совсем без заступы: все кмети заняты боем.