Еще один взмах — и плеть задела напряженный член. Ритон закричал от дикой боли, сажая голос. Второй удар — досталось яйцам. Третий — Ритон потерял сознание.
Пришел он в себя от резкого неприятного запаха и сразу же открыл глаза. Комната оказалась знакомой: именно здесь работала медик, раз в неделю коловшая всем мужчинам замка старнор.
— Живой, — безразлично заметила та самая медик, убирая от лица Ритона пузырек с непонятной гадостью.
Ответа от него не ждали, да и не оставалось у него сил отвечать: тело болело везде и всюду. От соприкосновения с лавкой, на которой он лежал, мучительно ныла содранная кожа на спине, бедра и гениталии, по его ощущениям, превратились в один ком из мяса и крови, руки и ноги не двигались. Ритон слабо представлял себе, как сможет добраться до общей комнаты для мужчин-слуг: появляться в таком виде в спальне супруги ему было запрещено.
— Мажь, — медик небрежно опустила ему на живот полупустой тюбик, — везде, где достанешь. И выматывайся отсюда.
Он повиновался: негнущимися пальцами открутил пробку, преодолевая боль, начал наносить на тело густую тягучую мазь без запаха.
Ритон подозревал, что если бы не приближавшийся день рождения сиятельнейшей Анираны, его никто не стал бы лечить. А так, за оставшееся время он должен был снова появиться в строю, в любом виде, чтобы дамы его жены смогли в полной мере насладиться его телом и умениями.
Живот, ноги, руки… С некоторой опаской Ритон коснулся члена и яиц и подавил рвавшийся из груди вздох облегчения: он пока еще не кастрат, что ж, хоть одна хорошая новость за этот день.
Мазь довольно быстро сняла боль и жжение, и уже через несколько минут Ритон, подволакивая правую ногу, вышел в коридор. Голый. Одежду ему не вернули.
Из-за сырого стылого воздуха полутемного коридора тело практически сразу покрылось пупырышками. Ритон шагал по коридору, подавлял желание прикрыть ладонями член и яйца и отчаянно молился всем известным богам, чтобы даровали ему возможность добраться до общей комнаты слуг без встреч с кем-либо. Боги, как обычно, его не услышали.
Лина появилась из-за поворота внезапно. Ритон испугался не столько ее возникновения, сколько своего очередного унижения перед ней.
— Почему без одежды? — ее внимательный взгляд заставил щеки заалеть от стыда.
— Палач забрал, госпожа. Отдаст распорядителю, а тот — мне, — пояснил Ритон, стыдясь и своего вида, и разговора.
В ответ — кивок.
— Идем со мной.
Лина шла впереди, не оглядываясь, и он был благодарен ей за это: с каждой новой встречей он все больше стыдился и своего положения, и постоянного рабского состояния. И давил, безуспешно давил вспыхнувшее по отношению к непонятной служанке, самого его пугавшее новое, ранее неизведанное чувство.
Глава 6
Проводив фрейлину Анираны до ее покоев, Лина направилась в местный лазарет. Насколько она смогла понять, двое слуг-дроу потащили Ритона именно туда. Сам он вышел от врача примерно через полчаса- сорок минут после наказания, и у Лины при виде него в душе всколыхнулась жалость: выглядел Ритон отвратительно: даже в тусклом свете коридора можно было заметить покрытое рубцами и запекшейся кровью тело, сильную хромоту, общее подавленное состояние.
Очередное унижение, заставлявшее идти по коридору после порки голым, похоже, подкосило его больше, чем само наказание. Лине казалось, будто он сжался в комок, пытаясь защититься от повсеместных мучителей. Она неторопливо шла впереди, чтобы не смущать его еще сильней, слышала позади его шаркающую походку и сжимала кулаки в бессильной злобе. Нашли крайнего, козла отпущения для целого замка. Нет, конечно, существовали и мужчины слуги, но Ритон, на взгляд Лины, находился ниже их по социальной лестнице хотя бы потому, что его, якобы мужа владычицы дроу, разрешалось унижать всем, кому не лень. «Отдаст распорядитель, а тот — мне», — вертелась в голове Лины фраза, сказанная Ритоном насчет одежды, и в душу закрадывалось сомнение, что вряд ли тот самый распорядитель вернет одежду просто так. Наверняка унизит еще сильней, заставит выпрашивать собственные вещи. Хотя, насколько Лина успела понять, ничего личного у мужчин-дроу, даже очень знатных, тут не существовало.
Наконец-то впереди показалась знакомая дверь. Лина зашла в собственную спальню, кинула через плечо:
— Иди вымойся, потом накинешь на себя халат, на крючке на стене висит.
Дождавшись, пока дверь за Ритоном закроется, Лина устало прислонилась лбом к оконному стеклу. «Не дом, а притон, — с горечью подумала она, — выйди в любой момент — точно увидишь, как кто-то кого-то трахает».
Вернулся Ритон минут через десять. За это время Лина успела принести с кухни свою обеденную порцию и взять себя в руки и постаралась смотреть отстраненно, чтобы не показывать ему обуревавших ее чувств.
Халат, как и следовало ожидать, оказался Ритону мал: доходил только до середины бедра. Выпиравший из-под него член все равно можно было различить, но хотя бы не увидеть.
— Ешь, — кивнула Лина на стол: каша, похожая на земную овсянку, ржаной хлеб, компот. Не особо много, зато голод утолит.
Ритон жевал, не чувствуя вкуса. Лина снова помогла ему, накормила, позволила вымыться и хоть ненадолго скрыть наготу. Он снова ощущал себя ее должником. А еще, он боялся признаться самому себе, но его тянуло к этой женщине. Он не просто хотел с ней физической близости, нет, его желания простирались гораздо дальше: он чувствовал себя идиотом, когда думал о возможности стать ее единственным мужчиной. Каждый раз он отрезвлял себя намеренным воспоминанием об очередном издевательстве, которому она была свидетельницей, напоминал себе, что такие как она никогда не посмотрят в его сторону, но… Вот сейчас, когда Лина находилась всего 8 нескольких шагах от него, и в комнате больше никого не было, Ритон с трудом держал себя в руках и прикладывал усилия, чтобы не подойти к ней, не попытаться обнять или как-то по- другому показать свои зарождавшиеся чувства.
Одежду у распорядителя пришлось вымаливать привычным минетом. Язык и губы совершали знакомые движения, а мозг травил душу мыслями о Лине. Сперма полилась в горло, Ритон проглотил ее до капли, послушно вычистил языком гениталии и, уже одевшись, отправился в общую комнату для мужчин-дроу. С момента появления Лины в его жизни он старался как можно реже заходить в помещение для слуг разных полов, чтобы случайно не наткнуться на нее. А значит, из всех комнат он мог бывать только здесь, в полутемной плохо отапливаемой комнате, с полным отсутствием удобств. Тело, несмотря на мазь, все еще болело, поэтому Ритон не стал садиться ни на один из трех старых диванов, а прислонился спиной к стене рядом. Народ в помещении живо обсуждал вполголоса провинившихся дроу, уже лишенных своих гениталий и отправленный на самую черную работу. Были бы он от рождения посимпатичней, возможно, их подарили бы кому-нибудь из находившихся при дворе послов в качестве живой игрушки для жены или взрослой дочери. Но так как красотой они не блистали, все, что им, «горти», бесполым, оставалось, — это чистить грязь на конюшнях и убирать нечистоты. В замок их уже не пустят. Для таких, как они, существовала отдельная пристройка вне его стен. И там, по слухам, жило на тот момент не меньше десятка горти.
Ритон слушал молча, не встревая. Раньше он, возможно, испугался бы подобного наказания, так как искренне считал, что оно — самое худшее, что может случиться с любым дроу, пусть и с полностью растоптанной гордостью. Но теперь, когда появилась постоянная возможность быть замеченным Линой в очередной унизительной ситуации… Уж лучше на конюшню, туда, где никто, кроме таких, как он, его не увидит.
Лина закончила работу поздно и с трудом добралась до своей спальни. Сил не оставалось ни на переодевание, ни на водные процедуры. Послезавтра должен был состояться торжественный прием в честь дня рождения Анираны, а значит, у всех слуг не оставалось ни секунды отдыха. Женский персонал, конечно, получил послабления: три перерыва по двадцать минут с чашкой горячего бодрящего напитка в руках. А вот мужчины ни разу не заглянули в комнату для слуг. О Ритоне Лина старалась не думать. И тем не менее он то и дело появлялся в ее мыслях. Ей казалось, что им пришла пора поговорить начистоту, но начать разговор Лина элементарно боялась. Что она ему скажет? «Привет, я из другого мира, мне тебя жаль, а может, ты мне нравишься, я еще не поняла»? Ей казалось, что, несмотря на все перенесенные жизненные тяготы, в нем еще теплилась гордость. Если это так, то такие слова могли его сильно ранить. Если же Лина ошибалась и все чувства в нем давно «замерзли», то и выслушает он ее с равнодушием. И хорошо, если просто промолчит. А ведь и проговориться может где-нибудь ненароком. Как тут относятся к попаданцам, Лина не знала и особо не хотела выяснять на своей шкуре. В общем, но просто-напросто боялась начинать разговор.