— Не слышу.
— Я тебя поняла, — нехотя просипела рыжая, и я (правда, не без усилия) заставила себя разжать пальцы.
Паулина тут же отскочила в другой конец комнаты и принялась растирать шею, сверля меня таким взглядом, словно собиралась наслать на меня какое-нибудь смертельное заклятие.
Надеюсь, она не владеет магией, иначе сейчас уже я могу начать хрипеть и крякать.
Проклятье, Лиза! Это так ты не любишь истерить?
Я рано осталась без родителей и до восьми лет жила в интернате, пока меня не удочерили. Одноклассники в новой школе дразнили меня, называя сироткой. Я терпела. Поначалу. А потом устала терпеть и стала отвечать. Как умела. Что совсем не нравилось учителям и моим приемным родителям. Они-то мне и объяснили, что насилие — не выход и проблемы оно не решает.
Впоследствии отношения с ребятами наладились, я стала частью дружного, сплоченного коллектива, по которому до сих пор скучаю. Все забылось. И тут вдруг… Вот зачем так остро отреагировала? Она вообще не меня пыталась задеть, а Филиппу.
— А говорили, что леди Адельвейн — забитая мышка, — фыркнула рыжая.
Хотела еще что-то сказать, но в дверь неожиданно заскреблись, и в коридоре раздался громкий собачий лай.
Паулина побледнела, торпедой метнулась куда-то в сторону, за штору, и скрылась за дверью, которую я до этого даже не заметила.
«Девочки, открывайте!» — разорялся снаружи дог.
Я стояла, пытаясь прийти в себя и осознать, что только что, возможно, нажила себе врага. Не хотела, не планировала, но нажила.
«Эй, есть кто живой? Или вы уже там обе того? На почве острой любви к герцогу и жгучей ненависти друг к другу. А я ведь просил дождаться меня, не начинать. Но что с вас, дурынд таких, взять!»
Вдох, выдох. Продолжаю приводить себя в чувство, а заодно напутствую: с другими наинами нужно будет вести себя осмотрительнее. Надеюсь только, остальные окажутся адекватнее этой Паулины.
«Я слышу, как ты дышишь, Филиппа. Грр… Цыпа, не доводи до греха. Если я войду прежде, чем ты выйдешь, можешь попрощаться со своей унылой жизнью».
Решив, что злить еще и собаку де Горта с моей стороны будет крайней степенью идиотизма, заставила себя сдвинуться с места и распахнула дверь.
— Ну чего тебе? — спросила у пса устало.
«Поговорить, цыпа, надо. О твоих талантах».
С этими словами, ворчливо прозвучавшими у меня в голове, Морок просочился в комнату и потрусил к камину. Улегся на мягкой шкуре, зевнул во всю ширину своей немалых размеров пасти и вполне миролюбиво пригласил:
«Давай рядышком присаживайся. Я не кусаюсь. Ну то есть кусаюсь, конечно, но сегодня обещаю быть паинькой. Если и ты тоже будешь паинькой и умостишь свой зад, где тебе сказали».
Псина похлопала по шкуре лапой и уставилась на меня своими красными демоническими глазами. Поежившись от этого зрелища, я все-таки подошла к ней.
«Ну а теперь рассказывай, цыпа, откуда ты взялась на наши с Мэдоком головы вся такая одаренная и чудаковатая. Я весь внимание».
Исповедоваться первой встречной собаке — это, знаете ли, совсем не уважать себя. Но я все равно села. Чинно расправила юбку, сложила ладошки вместе, даже взгляд опустила, как поступила бы «забитая мышка» Филиппа.
«Ну… я жду», — фыркнул у меня в голове красноглазый.
— А чего именно ждете? — уточнила я осторожно, гадая, с какой бы стороны к нему подступиться, чтобы и себя не выдать, и вместе с тем разобраться со своей внезапно обнаружившейся нешизофренией.
«Правду и ничего, кроме правды. Ты кто такая, цыпа?»
— Леди Адельвейн. Можно просто Филиппа.
«Сирота из приюта?» — недоверчиво уточнила псина, и мне жуть как захотелось треснуть его каминной кочергой.
Наверное, что-то такое отразилось у меня на лице, потому что дог поспешил реабилитироваться:
«Прошу прощения, леди Адельвейн и просто Филиппа, воспитанница обители Созидательницы Пречистой, Ильсельсии Прелестнейшей, Мудрейшей и Наивеликолепнейшей. Так лучше?»
— Определенно.
Дог снова зевнул, а потом продолжил наше знакомство:
«И много вас таких сироток… пардон, воспитанниц, в той обители водится, которые способны слышать редчайших существ вроде меня?»
— Если честно, без понятия. Ты на моей памяти первая собака, которая не только гавкает, но и разговаривает.
«Да какая ж я тебе собака! — обиженно гавкнула эта… несобака. — Голову бы тебе откусить за такую ересь! Я существо уникальное, можно сказать, единственное и неповторимое. Но вот что странно, из людей меня не слышит никто, кроме тебя — приблудной пятой наины».
«От блохастого слышу», — едва не огрызнулась я. К счастью, вовремя остановилась. Уже успела понять, что этот дог любит поболтать. Вот и пусть болтает. А я послушаю. И запомню все, что он мне скажет.
«Даже Мэдок меня не слышит, хоть он и хальдаг. Он создал меня, я, можно сказать, часть его самого — ан нет, не слышит. Свою лучшую половину и…»
— В смысле — создал?
«А как Истинные себе вейров создают?»
Я закусила губу, и дог вздохнул. Вот честное слово, вздохнул!
«И чему вас там вообще в той дыре учат…»
— Танцам, этикету, живописи, — принялась перечислять я, но пес меня перебил:
«Это был риторический вопрос, цыпа. Твое унылое детство, отрочество и юность меня совершенно не интересуют. А что касается хальдагов… Вейров, таких, как я, они создают из своей плоти и крови, а еще магии, темной-претемной. Ты ведь в курсе, что они способны проникать в сознание любого живого существа?»
Неуверенно кивнула.
«Управлять его мыслями и поступками, а если понадобится, то и становиться им на время. Вот только последнее отнимает немало сил, а вселяться в вейров легко и почти не энергозатратно. Я — глаза и уши своего хозяина. Да если б не я…»
— То есть получается, возможно, сейчас я с ним, а не с тобой разговариваю? — перебила дога и нервно поерзала.
Блин! Нужно как можно скорее остаться наедине с той книгой и дочитать ее сегодня же, пока я еще где-нибудь не прокололась и не сглупила.
«Сейчас со мной, — покровительственно успокоил меня пес. — Если бы это был он, ты бы заметила разницу. Я хоть и часть его, но все равно другой. Лучше, согласна?»
— Да ты просто очаровашка, — облегченно выдохнула я, радуясь, что общаюсь со своей «шизофренией», а не со своим женихом (уж лучше она, чем он). Поддавшись невольному порыву, потянулась к догу и на радостях от души почесала его за ухом. — Можно я буду называть тебя Морсиком? Морок звучит немного грубо, а Морсик — просто отпадно. Самое то для такой невероятной собаки. Ну то есть вейра.
Удивительно, но дог за такое панибратское отношение и предложение стать Морсиком даже не попытался оттяпать мне конечность. Прифигел, наверное, и даже ни разу не рыкнул. Зато от двери раздалось громкое покашливание, которое можно было запросто принять за звериное рычание.
Я подняла глаза и увидела заслонку из стали в дверях, ну то есть своего жениха. Позади него маячила с самым страдальческим выражением лица, демонстративно касаясь шеи кончиками пальцев, его любимая фаворитка.
Оглядев нас с Морсиком, Мэдок вошел в комнату и поинтересовался со сталью в голосе:
— Леди Адельвейн, кто давал вам право душить мою наину?
Ну вот, приплыли.
Перестав чесать дога за ухом, я обменялась с ним взглядом и поднялась на ноги.
— Не понимаю, о чем вы.
— Об этом. — Герцог схватил Паулину за руку (без особой нежности, должна отметить, дикарь какой-то, честное слово) и, выдернув ее из-за своей спины, поставил передо мной как куклу и как доказательство моей вины.
Я развела руками, мол, я вас, всемогущий, не понимаю.
— Мы с вашей наиной просто поговорили. Как леди с леди.
— И о чем же вы, леди, говорили? — сделав ударение на вежливом обращении, усмехнулся де Горт.
— Мэдок, я же тебе уже все рассказала… — заикнулась было «пострадавшая», но хальдаг ее перебил:
— Не вмешивайся, Паулина, а ты, — метнул он в меня, как металлический болт, острый взгляд, — говори.