С вокзала Дмитриев поехал сразу в техникум. Открыл дверь здания с широкими окнами без пятнадцати девять.
Соболезнуя, Петранюк смотрел в лицо Дмитриеву очень серьёзно. Определял состояние подчинённого после похорон отца. Так же серьёзно смотрели и преподаватели в учительской, удерживая руку. Все они были гораздо старше молодого коллеги. Поэтому когда к нему припала беременная жена, тоже молодой преподаватель, начали отворачиваться. Собирали свои тетради и учебные журналы.
Поздно вечером в спальне жена говорила: «Послушай, как толкается». Чуть не насильно прикладывала голову мужа к своему высокому животу.
Дмитриев полулежал, обняв женин живот. С растёкшимся взглядом слушал весь мир.
Однако утром за завтраком был как всегда весел, общителен. Словно забыл своего похороненного гобоиста-отца. Шутил. Как маленькую, кормил с ложечки капризничающую жену. «Ну-ка за маму!» – подмигивал тёще.
Тёща, держа паркое блюдце на пальцах, не торопясь, обстоятельно отпивала. Поглядывала на зятя: ишь, старается. Но была довольна. Зять попался хороший. Любит дочь. По хозяйству всё делает. Выкопал, стаскал в погреб всю картошку. Один испилил лучёвкой дрова. Поколол, сложил в сарае. Хороший зять, не вредный.
В спальне одевались на работу. Жена перед зеркалом подкрашивала губы. Причёску уже сделала. В виде крылатой бабочки. Пятна беременной на лице удручали. Пудрой старалась замаскировать их, затереть..
У него рыжеватые волосы уже заметно отступили, освободив от себя большую часть куполообразного лба. Поправил остатки расчёской. Как кучерявый костерок на макушке создал. Так. Галстук поправить. В карман пиджака носовой платок. Порядок.
В осенних плащах под одним зонтом шли на работу. Муж оберегал беременную жену, обходил с ней лужи с выплясывающими водяными комариками.
<a name="TOC_id20241896" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a>
<a name="TOC_id20241897"></a>4
Остановив лопату, Дмитриев смотрел на соседний участок.
Страшнее динозавра вгрызался в дом Колобродова экскаватор. Мотал зубастой башкой, крушил. Разлетались балки, доски. Взрывалась пыль. Экскаватор отползал, снова лез, вгрызался.
В пыли бегал, кричал что-то экскаваторщику новый хозяин. Купивший землю Колобродова с домом. У его жены и снохи. Старух семидесяти лет и девяноста. Ходили тут недавно, плакали. Обе, как на похоронах, в чёрном. Одна давно с палочкой. Другая ещё нет. Подковыляли к забору: «Как живёшь-то, Серёжа? А мы вот решились, продали всё. Дом-то ломать теперь будут. А? Серёжа? Господи!» Да уж точно, хотелось сказать, вон какие дворцы кругом. Но успокаивал тогда старух – дом ещё хороший, крепкий. Оставят.
И вот – крушат.
Дмитриев продолжил вскапывать землю под грядки. Поглядывал на свой дом. Наверняка разломают. Когда хозяин откинется. Как-то забыл включить его в завещание.
На соседнем участке раскрыл рот ещё один старик. Свищёв. С бородой как мох. Глядя на экскаватор, наверняка думал так же, как и Дмитриев. Его дом был плоским. Смахивал на фанзу. А, Дмитриев? Окружают?
Граблями Дмитриев принялся сгребать на участке мусор. Потом сжигал. Дым столбом уходил к высокому апрельскому небу. А по вскопанному уже сорока-поскакуха прыгала. Длинным узким хвостом, как землемер палкой, взмахивала-намеряла.
Один, сидел на остановке. Покинутый в километре дачный посёлок заполнил собой всю низину до самой реки. Чужеродно, будто мёртвые надолбы, торчали с десяток трёхэтажных серых домов. Точно такой же серый надолб скоро будет торчать над участком Колобродова.
Вдали, на пустой дороге, появился автобус. В полуденном мареве плавился, искажался, дрожал. Дмитриев поднялся, надел на плечо рюкзак.
Дома обедал. Шла передача с болтающимися латексовыми уродами на заднике студии. Лысый широкогубый ведущий, эдакий серьёзный сибарит, хорошо, видимо, понимающий толк в еде и женщинах, удерживал микрофончик нежно, выпрямленными пальчиками. Как цветочек. «А теперь мы прервёмся – и продолжим культурную революцию». Х-хы, «культурную революцию». Этот от скромности не умрёт. Стоит с микрофончиком перед десятком человек и «проводит культурную революцию». Или не понимает словосочетания «культурная революция», или, напротив, оседлал его. И этот перевёртыш! И этот стоит вверх ногами! Хоть телевизор не включай! Дмитриев схватил пульт, перешёл на «Меццо». Хоть там пока всё нормально.
И сразу защемило сердце – «Баркаролу Шуберта» играл старый-престарый Альдо Чикколини. Итальянский пианист. Играл свою коронную вещь. Казалось, согбенный старик дышит этой музыкой. Это его воздух. И когда затихнет баркарола – он умрёт.
Сразу вспомнились отец и мать. Как уговаривали они его не ехать в Свердловск, не предавать музыку. Как торопились за вагоном, махали и махали, точно прощались с ним навсегда.
Дмитриев достал платок. Вытирал глаза. Совсем слезливым стал. Судорожно глубоко вдохнул, точно вернул себе комнату, действительность. Стал собирать посуду со стола.
Зазудел мобильник.
– Да, Екатерина Ивановна. Здравствуйте.
Городскова предлагала помочь на даче. С весенними работами. Завтра она выходная. Могла бы с вами поехать. А, Сергей Петрович?
Дмитриев привычно надулся, сказал, что только что оттуда. Всё сделал. Очистил от мусора, вскопал грядки. (Какого ещё чёрта! Какая помощь!)
Но Городскова не отставала: