Наша самодеятельность приникла к окнам,
Ромын батька, футболист и партизан Аншель Кац, раз-
носил рыбу и разливал коньяк. Мать двоих детей Каца
сыпала в бульон мондалах, сосед по коммуне, район-
ный прокурор Козуб, в коридор от ненависти не выхо-
дил, ибо опять они здесь что-то затевают.
Райкин был нечеловечески красив — это он умел.
Песочные брюки, кофейный пиджак, платочек и сороч-
ка — тонкий довоенный шелк, и это при таком успехе,
и это при такой славе, и это у Каца дома, и это вынести
было невозможно, и мы молча пошли на бульвар
и молча пошли на работу. Особенно я. Я тогда работал
сменным механиком по портовым кранам и уже полу-
чал сто пять рублей.
В голове вертится фраза:
— Почем клубника?
— Уже шесть.
— Простите, вчера была пять.
— Я же говорю, уже шесть.
Первым сошел с ума Кац, вторым я. Я стал получать
его письма в стиле апреля 1960 года и с тем же право-
писанием. «И тогда сказал Аркадий Исаакович: "Сей-
час мы едем прописываться", — и мы сели в большую
черную машину, не знаю, как она называется, и поеха-
ли в управление, и он сказал: "посиди", и он зашел к ге-
нералу, а я совсем немного посидел, и он вышел и ска-
зал: "Все в порядке", — и мы поехали обратно, и нас все
узнавали, и мы ехали такие щастливые».
Как мне было хорошо читать эти письма, сидя на
куче угля, прячась от начальства, и только один раз
пришло письмо вдвое толще, в том же библейском
стиле.
«И тогда он сказал мне: "Завтра у нас шефский кон-
церт, может, ты попробуешь что-нибудь свое?" И я про-
чел твой монолог, и его хорошо принимали, и он ска-
зал: "Мы включим тебя с этим монологом в избранное".
Я посылаю тебе программку, посмотри там в глубине».
И только тут я заметил, что держу во второй или в тре-
тьей руке программу, развернул — и сошел с ума…
Что мне было делать на той куче угля, и каким же
я был, если б сказал своему начальнику Пупенко:
«Смотрите, вот программа Райкина, а вот моя фами-
лия». И я полез в трюм, где сломалась выгребальная
машина С-153, что выгребает уголь на просвет под
грейфер, и только слеза на пыльной щеке — благодар-
ность себе, судьбе, Кац-Карцеву-Кацу и сказочному
стечению обстоятельств.
Как все евреи тянут друг друга, так Кац потащил
за собой Ильченко, который к тому времени уже что-
то возглавлял в пароходстве и уже приобрел первые
навыки в демагогии и безапелляционности. Если
б мы его не показали Райкину, он был бы замминист-
ра или зампредоблсовпросра или предзамтурбюро
«Карпаты» з пайкамы, з персональной черной, з хра-
пящим шофером в сдвинутом на глаза кепаре, вiн
кожний piк вiдпочивав бы в санатории ЦК «Лаванда»
у «люксе» з бабою, з дитямы, гуляв по вечерам до мо-
ря, по субботам напывавсь у компании таких же дун-
дуков, объединенных тайным знанием, что эта систе-
ма ни к херам не годится, и в любом состоянии решал
бы вопросы з населением. Находясь з ним в крайней
вражде.
«Понаехали тут деревья защищать отовсюду, з Тур-
ции, з Израиля. Я им говорю: "Та хто ж те деревья хо-
тел рубать?" Поналетели защищать чи евреи, чи не ев-
реи, мне все равно. Я им: "Та хто ж их хотел рубать те
деревья, ну производим плановое прореживание буль-
вара, упорядочиваем вид з моря, з моря тоже ж кто-то
смотрит на город…" Поналиталы. Демократия. Вона,
выпустили на свою голову джинна».
Так вот Ильченко волевым решением поменял сча-
стливую судьбу зампредминистра решающего на
жизнь артиста воплощающего, постепенно втянулся,
наладил связи и теперь его не застанешь и не найдешь,
и только за городом слышен его мощный голос: «Рабо-
тать надо, товарищи, ищите автора, перебирайте лите-
ратуру.