— Да куда ж он вылезет? Пригрелся. Лежит, меня лечит, — тут же отозвалась бабка, а холмик увеличивался. — От ревматизму. Он у меня хороший.
— Я бы его погладила… — не выдержала я, умиляясь ответственному котику. Помню, в зеркале у бабки маячил котишка, причем вид у него был жалкий. — Не царапается?
— Женскую руку любит! Мужикам не дается, — вздохнула бабка, а котик снова шевельнулся.
— Игривый он у меня. И ты ему понравилась. Прям, чувствую, как понравилась. Ну, гладь, не бойся. Замерз он бедный.
Я положила руку на холмик и стала нежно поглаживать.
— Хороший, — заметила я, проводя рукой по одеялу и чувствуя, как котик зашевелился. — А худой-то какой! Ты что? Его совсем не кормишь?
— Г олодает он у меня последнее время, — приглушенно заметила бабка, тут же превращаясь в моих глазах в живодерку. — Я ему одну предлагаю, а он не хочет. Другую — тоже не хочет. Привередливый стал.
— А что предлагаешь? — спросила я, понимая, что однажды я обязательно заведу себе котика.
— Рыбку?
заведу себе котика. — Рыбку?
— Да, и рыбоньку, и птичку, и цыпочку, и даже заюшку, — вздохнула бабка, а я сочувственно на нее посмотрела. — Раньше ведь все ел! И много. А сейчас что — то затосковал. Переел, в свое время, видимо.
— А может, ему киску хочется? — спросила я, вспоминая орущую по весне кошачью братию.
— Вы его с киской пытались познакомить? У него есть котята?
— Эм. — замялась бабка. — Нет. Вроде нет.
— Это хорошо, — вздохнула я, гладя котика и глядя в окно. — Но если будут — не топите! Лучше мне их отдайте! Я их воспитаю! Ой, а почему он не мурчит?
— Так не умеет, — простонала бабка, а котик зашевелился. — Не мурчит и все тут.
— Бедненький, маленький, — погладила я довольно крупного, но тощего кота сквозь одеяло.
— Что ж ты так переживаешь? Здесь я, здесь. Я тебя не обижу! А он у вас породистый?
— Да. Благородных кровей., - простонала бабка. Видимо, ей совсем плохо. — Ой, когтями вцепился. Ой, не могу.
Я задумчиво сидела на стульчике и вздыхала о кошачьей доле. Вот так всегда. И ведь жалко же животное. Пропадет.
— А не пахнет от него? — принюхалась я, вспоминая запах «кошачьих» квартир, в которых при первом вздохе понимаешь, что где-то здесь обитает половозрелый кот.
— Не должно. Он мылся, — внезапно застыла бабка, а я почувствовала, как ее рука легла мне на колено, поглаживая его сквозь черный халат с капюшоном. Луна исчезла, а в домике становилось темно.
— Ладно, бабка. Поговорили и хватит. Мне нужно тебя взять, — вздохнула я, задумчиво глядя на дверь и занавески, которые колыхались от ветерка.
— Слушай, а котик у тебя не больной, случайно? А то обычно котики игривые! Они же ночные животные! Может его клещ сосет? У моей соседки был котик, а потом приболел! Его клещ сосал! Умер потом. Не спасли…
— Ммммм, — простонала бабка, явно расстроившись, что котик в любую минуту последует за ней на тот свет.
— Вяленький он у тебя, — вздохнула я, почесав котика, как следует. Луна окончательно исчезла, а в доме стало так темно, хоть глаз кому-нибудь выколи, чтобы свет включили!
Бабкина рука сжала мое колено, а я обернулась. В темноте на меня смотрели желтые, глаза с хищным разрезом, а широкая, обольстительная и наглая улыбка с острыми белоснежными зубами, заставила меня недоверчиво потрясти головой. Луна снова появилась в оконце, осветив роскошные бицепсы и трицепсы на атлетической фигуре со вздувшимися шрамами жил. Я с грустью смотрела на вздымающуюся от дыхания грудь и сползала взглядом на пресс. «Кубики пресса. Набор для девочек от совершеннолетия и до победного!. Да у него кубиков на прессе больше, чем в детском наборе! «Бойтесь заглатывания мелких частиц!»,
— несло меня по рельсам всех виденных мною инструкций. Одеяло сползло ему на бедра, а улыбка, похожая на добрый волчий оскал стала еще шире.
— Где моя бабка? — сурово спросила я, понимая, что следов кровавой борьбы обнаружено не было. — И мой котик?
— Ррррр мой сладкий пирожочек, — произнес сладкий, чуть хрипловатый, но уже подозрительно знакомый голос, а потом опустил глаза на то место, где лежала моя рука, наглаживая котишку. — Мяу.
Я бросила тоскливый взгляд на красавца и попыталась резко встать со стула. Старенький стул жалобно простонал подо мной, но меня тут же схватили рукой и потянули к себе. В голове промелькнул весь ассортимент женихов, предлагаемых мне судьбой от облезлых мачо до «ладно, пока с тобой перезимую». Я посмотрела на огромную даже по меркам моих булочек лапу, решила, что раз он как бы животное, то изысканного мата не поймет, поэтому ответила коротко:
— Пусти, иначе я на тебя упаду!
На меня смотрели с такой улыбкой, от которой у меня по спине побежали мурашки. Красавец резко сел на кровати, интригуя взгляды одеялом на бедрах.
— Я — не та, кого ты ищешь! Я — Смерть! И, возможно, даже твоя! — заявила я, в надежде, что доведу мужика до мурашек. А что? Он довел меня до мурашек, я его, а потом разошлись! — Поверь, потом все грустно! Ты, твои переломы и я, стоящая возле койки! Ты не будешь всем объяснять, что смерть просто мучится угрызениями совести!
— Если ты смерть, то ты — самая красивая смерть, мой сладкий пирожок, — послышался его голос, а я ревниво отбирала у него мои прелести, честно пытаясь сбежать.
— Посмотри на меня, если мужик не сбежал от меня на третий день, то мои знакомые уверены, что я оторвала ему ноги! — икнула я, пытаясь убедить его, а что-то внутри жалобно требовало, чтобы я убегала помедленней. — Я очень опытная и искушенная женщина! У меня, между прочим, за спиной двести головокружительных романов с роскошными мужиками! Они до сих пор стоят!
— Разорву, — заметил красавец, давая мне понять, что книги лучше прятать от него подальше.
— Если кто-то к тебе приблизиться, разорву. Никто не имеет права претендовать на мою сладкую булочку…
— Тебя не смущает разница в размерах? — достала я последний аргумент. Не знаю, что меня больше тревожило, то, что меня к себе настырно тянет мужик — мечта, или то, что меня ждут большие неприятности из-за бабки.
Красавец встал, а я даже забыла, что вырываюсь. Надо мной нависала пафосная глыба мускулов. Даже внутренняя рулетка, которая явно должна быть у любой уважающей себя смертушки, пыталась оценить масштабы счастья, которое вот-вот навалиться на меня, явно сломалась, насчитав два с половиной метра роста.
— Смущает, — прошептал он, а я почувствовала, как он снимает ленточку с моих волос. — Но я не буду торопиться с моим маленьким пирожочком. Я могу быть очень нежным, когда хочу.
Совесть посмотрела на меня грустными глазами и засобиралась на пенсию, требуя заплатить ей надбавку по инвалидности, пока я смотрела на огромную махину, которая нежно положила лапищу на мою грудь.
— Какой милый котенок. Можно я его поглажу? Их даже две? Девочки, я так понимаю? Не царапаются? — услышала я, поражаясь наглости и самоуверенности. Нет, конечно, если бы была бы одна и царапалась, то и я бы сейчас была одна, наедине с выбитой дверью и большим-большим приветом на полу.
— Так, все! Я пошла! — возмутилась я, опомнившись. Глядя на мускулы я чувствовала себя представительницей ну очень слабого пола, а потом вспомнила, что слабый пол — это гнилые доски! — Понимаешь, мне нужен мужик с вот таким.
Я показала на пальцах размер неплохого окуня, а потом передумала и расширила его до средней акулы.
-. терпением! Потому что я — Смерть! — продолжила я, пытаясь припомнить пару мотивирующих страшилок про несуществующих знакомых, которых отсутствие совести подкосило, как траву. Рука обняла меня за талию, а я приподняла брови, удивляясь, что она у меня, оказывается, есть. И очень хочет есть, урча голодным желудком!
— Поверь, мой сладкий пирожочек, с терпением у меня все в порядке, — послышался голос, а я уже чувствовала, как меня поднимают на руки и держат.
— Пусти! Ты с ума сошел! Я высоты боюсь! — заорала я, брыкаясь и слыша смех прямо в ухо.