— Расскажи-ка мистер Волкофф, как ты умудрился за год трижды попасть в «заповедники», и что такого вынес оттуда, что за тобой гоняется мафия жирного Борджиа? — не дождавшись от меня ответа на свою реплику, начал допрос Хартинг.
— Обычная дешевая утварь, — пожал я плечами, прислонившись к стене. Меня качало от легкой контузии, болело ребро, и я хотел одного: просто поспать часиков двенадцать, прийти в себя и начать конструктивно думать, как выползти из дерьма. — Древние электронные платы, которые уже не будут работать никогда, светильники, спецодежда для работ в загрязненных зонах, небитый тонкий фарфор древних китайцев.
— Да ну? — удивился шериф. — Из-за такой мелочи мафия хочет расчленить тебя?
— Я сам не понимаю, почему он взбеленился, — вздохнул я, переступив с ноги на ноги. Этот пес предложит мне сесть, в конце концов? Сейчас грохнусь на пол, и пусть прыгает вокруг меня. — До сих пор никаких претензий ко мне не было…
— Зато у нас претензий на целое досье, — прихлопнул ладонью шериф наглую муху, решившую приземлиться на стол. — Несанкционированное проникновение в закрытые зоны карается лишением свободы на десять лет или каторгой. Что выберешь, Волкофф?
Усмехаюсь про себя. Тюрьма — рай, пусть и долгосрочный. А на каторгу меня не тянет совершенно. Что я забыл в аномальных зонах или в пустынных районах, где под слоем тяжелого песка или гранитной «подушки» такие же авантюристы тщательно обыскивают развалины древних городов?
Да, «божий суд», как называют до сих пор жуткий катаклизм в европейском секторе, или «судный день» в американском — сдвинул с мест тектонические плиты Земли, снес целые страны, перемешал континенты. Начало всему был мощнейший взрыв «Желтого дьявола» — Йеллоустоунской кальдеры — разнесшего половину североамериканского континента. Он дал толчок для активизации тихоокеанской вулканической цепи. Как забавно, все боялись ядерных боеголовок, количество которых могло сделать из планеты прокопчённую гранитную корку, а получилось все гораздо хуже.
Сейчас на месте Йеллоустоуна плещется море. Желтое море, с желтоватым оттенком вод. Ураганный дрейф остатков континента прибил плиту к евразийскому берегу, закупорив пролив из Северного Ледовитого океана. Половина Европы утоплена водами Атлантики. Оставшиеся в живых люди рванули на восток. Восточноафриканский рифт откололся и столкнулся с Аравийским полуостровом. На месте северной Африки вольно ходят океанские воды.
А где были океаны — сейчас пустыни или аномальные зоны с пышной зеленью; под толщей скалистых напластований таятся погибшие города. Новые земли, горные хребты, реки, озера — мир уже не тот, что остался на бумажных картах древности, чудом сохранившихся за века забвения. Мне удалось как-то увидеть часть такой, усиленно охраняемой в музее Техаса. Хрупкий, ветхий обрывок погибшего мира, лежащий под стеклом. Кажется, на нем была изображена Австралия. Сейчас ее нет — вернее, плавучий континент влетел, подобно ледоколу, в оконечность Южной Америки, наполовину снеся Огненную Землю, создав мешанину горных вершин, в подножье которых мощно бьют холодные волны океана. Жутчайшее место. А вот за хребтами расстилаются великолепные луга с сочной травой, бесподобным климатом, где сейчас массово растут фешенебельные курорты. Водопады, чистейшая вода, воздух с ароматом хвои и эвкалиптов, удивительные звери, не чета местным тварям…
Катаклизм что-то сделал с планетой. Климат стал другой, льды в большинстве своем растаяли, утопив островки и острова. Антарктида стала ближе к евроазиатскому континенту. Сейчас это обширнейший материк, разделенный на европейский и американский сектора. Азиатско-африканские сектора находятся южнее. Нам до них дела нет. Слишком далеко. Тысячи и тысячи километров безлюдных и страшных земель. Не скажу, что они совсем не заселены, но мало кто хочет жить там.
А еще эпидемии, болезни… Боги постарались на славу, вычищая Землю.
Цивилизация смогла спасти остатки технологий, чтобы уж совсем не впасть в дикарское состояние, сохранила в памяти названия городов, но вернутся на проторенный путь предков оказалось не так просто. Точнее — тяжело. Жизнь сама начала диктовать свои условия. А мы только подстраиваемся под нее.
О чем я хочу сказать? Каторга неприемлема для таких людей, как я, только в одном ракурсе. Никто не даст умыкнуть великолепный артефакт и продать его коллекционерам. Все, что находят в развалинах, под песками, в штольнях, в ущельях или пещерах — переходит в собственность сектора, на чьей территории найдена древня вещь.
Шериф грозится упечь меня на долгосрочные бесплатные работы в американском секторе. Это значит, что придется пахать на хитрожопых представителей истеблишмента в условиях, близких к боевым: жара, пыль, набеги вооруженных ублюдков из диких земель, где, кроме колючего терновника и козьих какашек ничего нет. Меня всегда удивляло, почему такие шустрые и ищущие во всем выгоду англосаксы предпочли поселиться в таких широтах, отвоевав себе огромный массив неперспективных земель. Земледелие слабое, только скотоводство и бескрайние хлопковые поля. Пока однажды не сообразил, что именно здесь вероятно нахождение погибших городов с их бесценными дарами в виде технологических изделий, аккуратно извлекаемых из толщи земли. Не знаю, что пытаются американцы создать на основе артефактов, но многих донимают такие же вопросы и сомнения. А янки молчат.
— Гляжу, огромный выбор дальнейшего пути тебя озадачил, Алекс, — чуть ли не доверительно и с долей сочувствия сказал шериф. — Ты бы поторопился, потому как уже завтра будут оглашены приговоры. Хватит кормить всякую шваль и получать от них отдачи. Шесть человек, Алекс! Шесть ублюдков, которых я с радостью упеку на каторгу, сидят за решеткой и жрут в три горла кашу, которую могли быть кушать детки! А вот тебе даю право выбора!
— А как же суд? — я взбодрился, пытаясь понять намеки Хартинга.
— Пару месяцев назад из столицы пришла новая директива осуждать преступников на местах. Шерифам округов даны большие полномочия, мистер Волкофф. И я считаю такой подход правильным. Зачем разводить глупые разговоры? Если я поймал какого-то урода за грабежом или доказал его преступления — зачем говорильня? Виновен! Итак, Алекс?
— Ваша демократия валится под откос, шериф, — усмехнулся я.
— Да хрен с ней! Всегда ненавидел ее, отрыжку прошлого, — отмахнулся Хартинг. — Не понимаю, почему за нее так держатся наши парламентарии. Я жду ответа.
— Пожалуй, все же на каторгу, — выдохнул я. — На свежем воздухе, среди людей. Глядишь, и с женщинами повезет.
— Волкофф, ты идиот? — выпучил глаза шериф. — Сам себя гробишь! Впрочем…
Кривая улыбка исказила толстые губы шерифа. Он полез в ящик стола, достал оттуда пачку сигарет, вытащил одну и закурил. Дым окутал его лицо. Значит, каторга. Ну, что ж, Александэр Волкофф, рожденный в русском конгломерате европейского сектора в 425 году от «судного дня», а точнее, в Новоархангельске, тридцати двух лет от роду, известный в криминальном мире и среди подпольных коллекционеров под кличкой «Черный Археолог» за экономические и уголовные преступления приговаривается к пятнадцати годам каторги…
— Эй, шериф, какие пятнадцать лет? — возмущенный таким вероломством, я сделал пару шагов в сторону стола, но остановился под сверлящим взглядом Хартинга. — По уголовному уложению — десять лет!
— Десять лет тюрьмы, Алекс, но не каторги. Ты невнимательно слушал, — ответил шериф. — Каторга для таких как ты — дом родной. Думаешь, я не прочитал твои поганые мыслишки, крутившиеся в башке? Все я знаю, Волкофф! Наперед просчитал! Поэтому пятнадцать! Чтобы гарантированно сдох, а не вернулся в общество богатеньким МакДаком!
— Козел, — выдохнул я по-русски, хотя общемировым языком, дикой смесью немецкого, английского и итальянского (этакий европейский пиджин) я владел неплохо. — Надеюсь, ты доживешь до того дня, когда я освобожусь и вернусь, чтобы отдать долг, Хартинг!
Последний мой спич шериф выслушал с каменным лицом, но затем оттаял и даже ласково ответил: