Между тем, и самые могучие создания мира жили именно в океане — гигантские морские змеи, настолько громадные, что съедали акул так же легко, как я миниатюрных коралловых рыбок. На проверку змеи-гиганты оказались земноводными — этакими двоякодышащими тритонами-переростками, лишёнными конечностей. В воде они дышали внешними жабрами и кожей и не нуждались в том, чтобы всплывать на поверхность за воздухом. Жабры изящными сплетениями веточек свисали с их щёк. Но самая главная особенность гигантов состояла в том, что я не мог прочитать ни одной их мысли, как ни старался. А я очень старался, но никаких мыслей не услышал, а так только — клубок элементарных инстинктов, еле-еле годных на то, чтобы безбедно жить и хищничать в океане. И моему гипнозу примитивность змей никак не поддавалась. Тут гнездилось явное противоречие, и сидела в засаде какая-то тайна.
Тайны всегда давят на меня нестерпимыми плитами — не выношу тайн в моём океане. Несколько сезонов подряд я придумывал, готовился, выращивал на себе особый орган, способный проникнуть в мозг морского змея, а когда почувствовал себя готовым, то просто нашёл самого ближайшего ко мне змея.
Мы якобы случайно встретились со змеем над глубиной, в толще вод. Змей видел меня, но я изо всех сил делал вид, будто им совсем не интересуюсь, а так — плыву по своим делам. Но под головобрюхом, в бутоне из пяти накрепко сжатых широких щупалец я нёс тщательно выращенный плод — особый орган познания змея. И именно змей был моей единственной целью. Змей — я это почувствовал — решил меня съесть, завился в спираль, начал подплывать. А мне только этого и было нужно, и я поплыл толчками, бросаясь из стороны в сторону, чтобы змей не мог прицелиться для броска. И когда мы со змеем максимально сблизились, когда приоткрылась безмерная змеиная пасть, чтобы сглотнуть меня, бутон из пяти широких щупалец на моем теле раскрылся, и из него вылетела, махая крыльями, подобно скату, и выбрасывая струи воды, подобно кальмару, часть моего мозга — часть меня, похожая на невиданное ранее морское существо. Я создал это псевдосущество только из мускулов и нервов — прочее излишне — оттого оно получилось бледно-светлым из-за обилия нервных тканей. Оно отделилось от меня своей плотью, но осталось едино с моей мыслью — я вёл его, как самого себя, я мыслил в нём, он был мной, а я — им.
Моё создание мгновенно облетело голову змея, село и присосалось к змееву затылку. Тут же из белёсого тельца выдавился острый и длинный, как игла, костяной шип, вонзился в основание змеевой шеи и ушёл в змея весь, без остатка. Шип глубоко вонзился в основание продолговатого мозга змея, чисто пройдя меж позвонков. Сквозь полый шип сразу же проросли толстые жилки нервов в мускулистых оболочках и углубились, вплелись в змеев мозг. И я услышал-таки мысли змея, но те мысли не исходили от змея, не из среды его мозга, а падали в змеев мозг откуда-то извне, подобно командам уверенного хозяина. Так я спокойно велю загипнотизированным рыбкам плыть в мой рот. Догадка пронзила меня. Морские змеи не обладали собственными мыслями в отдельности, мышление их было общим для всех морских змей разом. Сколько бы их не существовало в океане — а их не могло быть много — еды не хватило бы — все они разом думали одно и то же. Самое сильное создание мира оказалось ничего не значащей частицей стаи, проще, чем стаи, — союза существ с общими мыслями. Такого я не ожидал, но в океане случается и не такое.
— Прочь! — крикнул я змею. Крик исторгся из моего мозга, и из той его частицы, которая распласталась на змеевом затылке. Крик прошел через костяной шип, через волокна нервов и жгуче проник в змеев мозг, пронзил змея изнутри. Змей замер на мгновение, захлопнул пасть, и, гибко извернувшись, начал удаляться, оставляя тугие, гудящие от скорости вращения водовороты после каждого взмаха своего хвоста. Напоследок змей обернулся, нашел меня взглядом и, доказывая, что он — амфибия, что кроме жабр у него есть ещё и лёгкие, наполненные воздухом, во всю силу этих лёгких угрожающе проревел, исторгнув облако воздушных пузырей. И все морские змеи океана общим взором увидели и запомнили меня в тот миг — главного своего врага, единственного в океане, не позволившего себя съесть, первого нанесшего им удар изнутри.
Но я уже не думал о змее: белёсое псевдосущество — частица моего мозга — обломало шип и, бросив змея, летело обратно ко мне. Шип так и остался у змея под черепом, а мои нервные волокна в змеевом мозгу оборвались и заснули, затаились на время. У меня так случалось, неиспользуемые части мозга как бы засыпали, но я мог их в любое время разбудить, если понадобится. Созданное мной псевдосущество село на родную пуповину в сплетение пяти щупалец-лепестков на моём головобрюхе, свернулось, укуталось в щупальца и замерло, ожидая времени, когда снова понадобится. Я напрягся и начал оплетать псевдосущество кровеносными сосудами, чтобы полноценно его сохранить.
Глава 17. Милость умерщвленья
В привычном, тесном пространстве города приходилось всё бросать, свободно и без сожаленья — смятую кровать в пыльной квартире, машину, знакомые места. Меня, конечно же, ждали всюду, где бы я мог появиться, млели в засадах. Но ничего из прежней человеческой жизни уже не могло мне понадобиться. Только чуть-чуть вспоминалась фотография на пустой стене.
Я заранее припас место, где мог бы спрятаться на время. У знакомых моих знакомых пустовала дача, и я снял её до лета. Час на электричке от города. На десять дней моей сутью стали тень, незаметность и выжидание.
Неприметная электричка вывезла меня из города оттаявшего собачьего дерьма в пригород, ещё полный снега. В посёлке почти никто не жил, он, видно, только летом наполнялся дачниками. Мне нравилась тишина. Я ходил на станцию снежными тропинками, на которых до моих следов ложились лишь отпечатки лап кошек и собак. А когда мимо меня озабоченно пролетали вороны, я слышал, как шуршит воздух в перьях их крыльев.
На даче я только ночевал. Днём у меня были дела. Приходилось заботиться о будущем, ближнем и далёком, и заниматься судьбой добытых денег — каждый хищник знает, что добыча не может бесконечно храниться в тайнике. Утром я уходил через заднюю калитку, а возвращался уже затемно, подсвечивая себе дорогу маленьким фонариком. Дни стояли солнечные, и к вечеру снег успевал здорово подплавиться, оплывал сыростью и лужами. Весна давила вовсю даже в лесу.
В последний мой дачный вечер я, как всегда, пришёл со станции затемно и, как всегда, через заднюю калитку. Калитка ещё не закрылась, когда сквозь моё привычное умиротворение последних дней прорвалась злоба чьих-то мыслей совсем рядом — и уколола угроза. Я мешком свалился в сырой снег — непонятный толчок инстинкта. Рядом со мной что-то щёлкнуло, и доска забора у моего лица расщепилась. В меня кто-то стрелял из пистолета с глушителем.
Я видел темный силуэт стрелявшего. Он стоял в шагах двадцати от меня, вытянув руку с пистолетом в мою сторону. Он стал моей целью. Моё горло сглотнуло почему-то выделившуюся слюну. Как перед едой с аппетитом. Я слегка откатился влево и начал свой путь к цели, путь длинной в бесконечные двадцать шагов.
Повинуясь внутренним толчкам, неизвестно отчего возникающих побуждений, сам не понимая почему, совершенно освободившись от неторопливых человеческих раздумий и расчетов, я поднимался, падал, прыгал вперёд и в стороны, откатывался то влево, то вправо, кувыркался то вперёд, то назад, делал обманные рывки. Моё тело пыхтело, как морская корова, обливалось потом, но исправно совершало всё, что велел ему делать мой внутренний голос из глубинных слоёв подсознания — обители рефлексов, о которых я и не подозревал в себе. Вражья рука дёргала дулом вслед за мной, но никак не поспевала за моими противоречивыми перемещениями. И медленно, по шагу, я приближался к моему врагу.
Этот гад с пистолетом топтался на одном месте, что облегчало исполнение единственной сейчас цели и надежды моей жизни — жизни, способной вот-вот оборваться — добраться до него и убить. Чуть ли не каждую секунду раздавался выстрел, и в меня летела кровожадная неприрученная пулька. И патроны-то у него никак не кончались. После каждого выстрела я успевал от души посожалеть, что не брал с собой ни одного пистолета на выход — перестраховывался, оставлял в тайниках на даче, а может их уже отыскали и забрали мои враги. Но с каждым полетом пули мимо во мне разгоралась жестокая радость: «Ага! Снова промазал! А я тебя обязательно убью!»