Сам он принес в дар Иоко сушеные водоросли и долго и нудно распинался о том, какую честь оказывает, ведь сама Иоко, несмотря на богатство свое, происходит из низкого рода, тогда как…
Матушка пригрозила побить розгами, если Иоко не будет ласкова с женихом.
Она не желала, но…
И отец понял бы… отец никогда не любил подобных Каито, но он давно уже ушел к богам, и пусть Громовые драконы будут милостивы к душе его, пусть пронесут под радужным мостом к стеклянному дому о семи дверях, которые все до одной смотрят на восход.
Вздох.
И кажется, горький ком в груди тает.
Сватовство.
И положенный обмен дарами.
Матушка довольна не столько сундуком с золотыми украшениями весьма уродливой работы, но парой рыбок из пруда Императора. Это ей сказали. А вот Иоко всю ночь этих рыбок разглядывала и не нашла разницы с теми, что продает старый Тотоко, прозванный птицеловом.
Но матушке нравится думать про Императора.
И вообще она уже все решила, а если Иоко не одумается, то все боги отвернутся от строптивой дочери, ибо из всех преступлений, известных в подлунном мире, нет тягчайшего, нежели дочерняя непочтительность.
Или сыновняя.
Только сыновьями несчастную боги не наградили, а единственная дочь отвратительно строптива и не понимает, что для нее же лучше.
Свадьба.
И медь, которую метали нищим горстями. Храм Милостивой Идзанами, матери восьми Больших богов. Жрец, что плавил на огне золотую фольгу, сыпал рис и лил душистое масло на угли.
Песнопения.
Переплетения рук.
Исиго, ждавший во дворе храма с клинком и чашей. Он режет руку, и мимолетная боль заставляет Каито кривиться. А кровь мешают, чтобы вылить к подножию древней статуи. Иоко запомнила лишь, что статуя эта покрыта темным мхом, будто диковинным одеянием. Из-за одеяния этого богиня кажется едва ли не бесстыдной…
Пир.
И Каито много ест. Он берет еду руками и облизывает пальцы. Хохочет, глядя на представление бродячих артистов, но когда начинается представление театра теней, не скрывает скуки.
Зевает.
Трет глаза.
Ночь.
Ее провожают пятеро служанок, которые смотрят на Иоко с жалостью. Матушка ее бы отчитала их за наглость, а Иоко молчит.
Невесте ведь положено быть покорной.
Разоблачение.
Омовение.
Ожидание, которое тянется и тянется.
И мне жаль эту девочку с ее ожиданиями, которые вот-вот разобьются. Ее жених не похож на человека, способного на нежность. Но может, я ошибаюсь?
Нет.
Эта ночь стала худшей в жизни Иоко.
Ей так думалось. Но, верно, боги сполна пожелали наказать ее за строптивость и гордыню. Эти ночи повторялись, ибо, несмотря на немалый вес, любовь к вину и дурманной траве, Киато никогда не забывал о супруге.
А еще о служанках и о паре юдзё, [9] которых он содержал.
Боль.
Порой Каито вовсе терял человеческое обличье, переполняясь гневом, и тогда лицо его краснело, а дыхание становилось частым, тяжелым. Он, получивший лучших учителей, умел обращаться и с бамбуковой палкой, и с деревянным мечом… и, пожалуй, захоти он, убил бы.
Но убивать не хотел.
А вот кости ломал.
Неприятно. И даже исиго, приглашенный ненавистной свекровью — сухое лицо ее было застывшей маской презрения, — сочувствовал Иоко. Она читала это сочувствие в глазах его и отворачивалась.
Она сбежала.
И была возвращена матерью, не желавшей скандала.
Но эхо его дошло до ушей свекра, самолично явившегося в гости к младшему сыну. Он не стал разговаривать с Иоко, но лишь взял боккен и погнал сына по опустевшему двору. Кричали куры, разбегаясь, и старая свинья громко хрюкала, будто насмехалась над достойнейшим представителем древнего рода. И Иоко расправила крыло веера…
Не помогло.
Нет, он больше не бил ее, трусоватый муж, вообразивший себя незаслуженно оскорбленным. Он нашел тысячу и один способ унизить ту, которую полагал виновной в собственных неудачах.
Но пока жив был отец Каито, все было почти нормально.
Даже хорошо.
Но он скончался перед праздником Юмиками, и сам Наместник явился, чтобы проводить его за радужный мост, и говорил много, красиво, и первым сыпанул в жертвенный огонь горсть монет из золотой фольги.
Сыновья отдали кровь.
Все, кроме Каито, который, набравшись вина, громко заявил:
— Наконец-то издох старый змей…
И разве могла семья его не отвернуться от проклятого после этих слов?
Они хотя бы могли.
Уехала свекровь, и с ней служанки, слуги и половина живности, которую выводили со двора под присмотром Мироино, старшего сына и славного воина, чей грозный вид мигом успокоил хмельного братца его… но в опустевшем доме больше некому стало заступаться за Иоко.
Дни.
Мутные, как дурной ёкан, пропахшие рыбой и кислым вином.
Ожидание.
Он спит до полудня, и это лучшее время, когда Иоко предоставлена сама себе. Она прячется на кухне, где варит тягучий чай из веток бушими. Она выходит пить его на задний двор, где зарастает бурьяном сад. И в тишине его Иоко чувствует себя защищенной.
Она бы осталась в этом саду навек, но… он просыпается и кричит, требуя жену.
Всегда ее.
Встать, выслушать, до чего она, Иоко, подурнела за прошедший день и сколь далеко ей, неуклюжей, неповоротливой и бесплодной, до юной майко, чью благосклонность Каито купит…
Он покупал все, тратя деньги бездумно, будто желая доказать, что достаточно богат, чтобы не обращать внимания на свою семью, которую ненавидел, пожалуй, сильнее Иоко.
Он пил.
И жрал.
Кидался костями в Иоко, хохоча, когда удавалось попасть. Он облачался в очередное роскошное платье, которые доставляли в дом десятками, и уходил играть. В доме наступала тишина.
Слуги?
О нет, он рассчитал всех слуг, сказав, что не желает платить бездельникам, коль у него есть жена. А потому ей вменялось наводить порядок в огромном опустевшем этом доме. И к лучшему… не только он не желал свидетелей своему позору.
С домом она приноровилась управляться быстро.
Он был неплохим, тот дом, и не его беда, что не умел защитить хозяйку. Духи предков взирали со стен с укоризной, будто именно ее, Иоко, винили в произошедшем. У хорошей жены и муж славен делами. Выходит, что она — жена плохая?
Одиночество…
Да, было.
Не грызло, скорее сперва изматывало душу, а после Иоко притерпелась, научилась даже находить в этой тишине свою прелесть. Да и не была она в полной мере одинока: при доме имелась книжная комната с сотнями манускриптов.
Почему их не вывезли?
Иоко не знала.
Как не знала, почему Каито Гнилодушный избегал заглядывать в эту комнату. Пугал ли его сумрак? Темные стены? Или же рисунки на шелке, повествующие о славных деяниях предков?
Не важно.
Иоко здесь нравилось. Она говорила с масками предков, прося прощения за дерзость свою. Но ведь муж не запрещал ей читать?
Запретил бы, если бы заподозрил, что Иоко грамотна.
Она была так осторожна.
Мгновения тишины.
И покой, позволявший ей восстать из праха, как поверженная зима восстает из первого снега. Выбор, когда пальцы скользят по темной коже туб. Кто бы ни создал эту комнату, он был весьма заботлив, упаковав каждый шелковый свиток в отдельное ложе.
Кожа была зачарована.
Как и шелк.
Здесь имелись и труды мудрецов, вряд ли годные для того, чтобы быть понятыми женским разумом, и сперва Иоко отказалась от самой мысли прочесть подобные эмакимано, но…
Тэдзюгига с ее удивительными и смешными рисунками.
И Повесть о Гэн-Зи, занявшая более двух дюжин свитков, странная и меж тем увлекательная.
Свод законов и пояснения к нему, чтение скучное, однако весьма полезное.
Дворцовые истории столь легкомысленные и даже бесстыдные, что, прочтя их, Иоко две седмицы не смела ступать в книжную комнату.
Сборник острословов.
И высказывания Ю-Харао, мудрейшего из Императоров, чьи потомки держат ключи от Хрустального моста. Описания деяний богов и возникновения мира. Правила игры в гошими с пояснениями… доска… играть против себя поначалу кажется глупостью, но… женщинам позволено не пользоваться умом.