Где ты, Нимуэ?
(Повести о мирах иных)
Дверь в мою контору видна не каждому, только тому, кому это нужно — и кто нужен мне. Они заходят, напрягая зрение в полумраке маленькой прихожей, на лицах их написано растерянное недоумение: что я здесь делаю? Зачем я потянул на себя эту обшарпанную дверь с фанерной табличкой, полинявшей от солнца и потемневшей от дождей? Они топчутся на лысоватом коврике и оглядываются по сторонам. Потом замечают полоску света из-под пыльно-красной портьеры, на которой тускло мерцает медными бликами старинная вышивка — шипастый чешуйчатый дракон с распахнутыми крыльями и пышущей жаром пастью, и нерешительно отворачивают край тяжелой ткани.
А там сижу я. За добротным светло-желтым письменным столом, в темно-сером вращающемся кресле, под портретом мудрого старца с белыми усами и строгим взглядом из-под круглых очков в проволочной оправе. На самом деле это Николай Петрович, мой сосед по даче, потомственный шофер, но еще ни один из моих посетителей об этом не догадался. Все они думают, что это ученый с мировым именем в области психологии или знаменитый писатель. Не так сильно они и ошибаются: Петровичу уже за семьдесят, повидал в жизни он немало, в психологии разбирается интуитивно получше иных дипломированных специалистов. И книгу он тоже однажды написал. Это было практическое руководство по ремонту КАМАЗа в полевых условиях. Тема несколько специфическая, но написано с блеском. Петрович подарил мне экземпляр, некоторыми страницами я просто зачитывался. Большую часть, правда, пришлось пропустить, поскольку высокая поэзия наладки двигателя и музыка правильного шуршания в передаче мне совершенно недоступны. А уж чем отличаются друг от друга гайки такие и сякие и как работает зажигание — нет, я слишком сер и невежествен, чтобы это понять. Что поделать, я чистый гуманитарий.
Иногда я мечтаю о человеке, который, едва взглянув на портрет Петровича, спросит: кто это? Тот, кто мне нужен, непременно должен об этом спросить. Но все они взглядывают на усы и очки и потупляют взор. Они боятся показать свое незнание. Вдруг это Фрейд, или Юнг, или Лион Фейхтвангер, а я не в курсе? — думают они. И молчат.
И я разочаровываюсь снова и снова.
И все же всякий вошедший ко мне интересен. Я расспрашиваю их, я отвечаю им, я по мере сил помогаю им задуматься о странном. Они не станут теми, кого я ищу. Но они иначе увидят этот сложный и запутанный мир — и себя. По крайней мере я на это надеюсь.
А сегодня случилось маленькое чудо.
Она вошла так же робко, как и другие, так же растерянно озиралась, так же не сразу увидела свет из-под портьеры. А потом удивила меня. Она подошла к дракону и погладила его. И сказала:
— Здравствуй. Тебе не одиноко здесь? Ты такой красивый…
Сердце мое затрепетало. Подобравшись, как кот у мышиной норы, я ждал, когда она шагнет за портьеру. Наконец она решилась и заглянула в кабинет.
— Ой, здравствуйте, — сказала она, слегка запинаясь.
Я поощряюще улыбнулся.
— Здравствуйте, заходите, присаживайтесь, — в моем голосе зазвучали привычные обаятельные бархатные ноты. Я уже хотел добавить дежурный пассаж о том, что сюда не приходят случайно, но вовремя почувствовал, что этого не нужно делать — более того, ни в коем случае нельзя. Поэтому я замолчал и стал ждать, что будет дальше.
Она сделала два шага от двери и заметила Петровича. В голове у меня зашумело. Я понял, что сейчас произойдет нечто удивительное и неслыханное. И точно.
— Какое интересное лицо, — сказала девушка. — Кто это?
Дыхание перехватило. Я с трудом взял себя в руки. Неужели — наконец!..
— А как вы думаете? — спросил я, надеясь, что мой восторг и трепет не отражаются на лице. Ну же, милая, ответь. Это важно. Это очень важно для меня… не только для меня…
— Я не знаю, — она наклонила голову набок, потом повернулась к портрету в четверть оборота, рассматривая Петровича искоса, сделала шаг вправо, вернулась и шагнула влево… — Это добрый и умный человек. И он не умеет долго сидеть на одном месте. Наверное, он столярничает или собирает вечный двигатель в гараже. И сочиняет сказки. Смешные, но матерные. Поэтому рассказывает их только когда выпьет и когда рядом нет женщин. Он при женщинах не выражается. — Помолчала немного и добавила: — А семьи у него нет. Почему?
Я встал и подошел к ней. Мне хотелось поцеловать ее руку, но я не посмел. Видно было, что она может испугаться и убежать. Больше всего на свете я боялся сейчас сделать малейшую ошибку. Она мне нужна. Сердце колотилось, в ушах звенело. Девочка, ты не представляешь, что ты такое. О Крылатый, спасибо тебе за милости твои.
Я не опустился на колено и не стал ловить подол ее платья (тем более что она была в джинсах). Я пододвинул ей стул и предложил сесть. И спросил, как ее зовут.
— Галя, — ответила она. — А вас?
— Андрей. Андрей Федорович, — соврал я. — Но лучше просто Андрей.
Она улыбнулась, и я снова почувствовал, как качнулась земля.
— Имя?
— Асита.
Жаль. А я надеялся… впрочем, может быть, она не помнит имен. Хорошо бы она назвалась иначе — так, чтобы я понял, кто же она такая. Но уже хорошо, что имя простое. Это значит — отвечает честно. Не пытается выдумывать красивое. Помню, заходил ко мне один… Рододендрон Н'Акеху. Сам не мог запомнить, как его зовут. К концу нашей беседы я так заморочил его — он уже отзывался на Аспарагус, Фикус и Кактус. Фикус Нах…
— Мир?
Недоуменный взгляд.
— Ну, какой мир — параллельный, перпендикулярный, другое?
— Другое. Спиральный. Бесконечная спираль вокруг оси. Ось — это здесь. Спираль — там.
Интересная получается модель… что же, примерим.
— Жанр? — опять не поняла. — Реализм, детектив, фантастика, паропанк, космоопера…
Улыбка, от которой бросает в жар.
— Андрей, это не жанры. Жанр — это рассказ, роман, повесть… Неважно. Я поняла. Пусть будет сказка. Добрая. Хорошо?
— Как скажешь. Будущее, прошлое, настоящее?
— Все равно. Мир — спираль, ты помнишь?
Когда мы успели перейти на "ты"? Я и не заметил.
Ладно, попробуем… не знаю, что получится. Впрочем, редко когда получается сразу.
— Поехали.
Галя послушно закрывает глаза.
Асита встала затемно. Тихо, чтобы не разбудить младших, выбралась из дома на двор.
В небе, едва начавшем синеть с восточного края, мерцали зеленым и золотым яркие звезды. Осенний охотник выставил над горизонтом голову и руку с сетью. Середина лета. Когда Охотник выйдет на небо весь, наступит осень. Дикий кот распластался в прыжке, стремясь убежать от неотвратимо подступающего рассвета. К осени ему это удастся. Обе луны величественно плыли, пересекая небосвод с северо-запада на юг.
Босые ноги озябли в росе.
Хватит любоваться, скотина долго ждать не будет.
Коровы сонно кивали рогатыми головами, шумно вздыхали, переступали копытами, бухая в дощатый пол хлева. Сейчас, Бенка, сейчас. Закончу с Майлой и тебя тоже подою. Поросенок сосредоточенно чавкал, забравшись в корыто с ногами. Смешно вздрагивали большие розовые уши в черную крапинку. За стеной дремали куры.
Когда Асита несла ведра на крыльцо, небо уже заметно посветлело.
Закрыть ведра крышками. Непременно. Иначе будет очень сытый кот, а молоко — кипятить. Тинни не любит кипяченое, отворачивается и хнычет. Нет, обязательно крышка — деревянный круг с перекладиной, — а сверху еще и кирпич. Теперь кот не доберется.
Выгнать Бенку и Майлу за ворота, уже и пастух задудел в рожок, созывает. — чья сегодня очередь стеречь? а, Крейни Косорукого… Коровы бредут неспешно, обмахиваясь хвостами, но Асита знает их настроения не хуже своих собственных. Они рады. Они предвкушают сладкую траву и теплое солнышко.