— Да нет же! Тут что-то есть, я сам пока понять не могу. И почему она меня по имени назвала?! Фу-у-у, — Артём провел тыльной стороной ладони по лбу, — надо напиться сегодня…
— Вот! Вот, с чем я к тебе и шел! Я пару закончил, и не поверишь, меня посетила именно такая мысль, а не бухнуть ли нам сегодня?
— Ой, ё-моё, ну ничего другого от тебя я и не ожидал, нет бы там в шахматы предложить поиграть! А он — пойдем, бухнём…
— Не, ну можно и в шахматы, но перед этим пивко попьём, а?
— Вот что удивляет меня в тебе уже на протяжении нескольких лет, так это дар убеждения. Ладно, у меня ещё сейчас одна лекция, потом пойдём пива попьем, уж больно погода хорошая, душа поёт, весна-а-а!
— Вот! Вот теперь я вижу перед собой нормального Тёму, а не сумасшедшего у доски объявлений. Договорились. Пошли уже звонок давно прозвенел, сейчас все студенты разбегутся.
— Да хоть бы все и разбежались — нашим легче, гы-гы-гы…
Артём попал домой уже за полночь, хорошо, что он уже давно жил отдельно от родителей, и ему не надо было оправдывать позднее появление перед кем бы то ни было. Всю ночь ему снилась какая-то белиберда, как будто он очутился в каком-то заснеженном краю, выли волки, вокруг тайга, полная луна… Потом он ощутил себя у большого костра, вокруг всё мелькало, он носился вокруг этого мерцающего источника света в каких-то лохмотьях, бормотал какую-то бессвязную ерунду. На него смотрели какие-то люди, костёр освещал их раскосые угрюмые лица. Они время от времени вторили ему гортанными непонятными звуками, и он в ритм этим возгласам ударял в бубен, а в кулаке у него было зажато что-то, что больно кололо его ладонь. Этот предмет, сначала причинявший ему боль, затем как будто врос в его плоть, что создавало ощущение сопричастности чему-то огромному, такому огромному, что это даже не укладывалось в сознании, которое постепенно сливалось с этим космосом, и каждая песчинка этого космоса становилась его сознанием. Это продолжалось до тех пор, пока им не овладел какой-то совершеннейший ужас от мысли, что он уже никогда не вернется в привычное человеческое обличие, и он разжал ладонь: «Знак!», — подумалось ему, и он проснулся.
Прошел год с тех пор, как узкоглазая красавица поселилась в Казанцевском углу. Параська, как ее окрестили, находилась под рукой матери, она помогала во всем. Складывалось так, что Парася была незаменима на многих хозяйских работах. На глазах расцветала девушка, а под взглядами голубых глаз Алеши становилась просто красавицей. Хороши были мгновения, когда они могли уединиться в лесу при сборе ягод и грибов. Крепкую их любовь заметили и родители Алексея, раздумывая по ночам о своем любимце.
Однажды на хутор попутно завернул казак, который год назад разыскивал смуглолицую беглянку. Александр Казанцев всячески старался, чтобы Параська не попадалась на глаза гостю. Разговор шел о предстоящей совместной поездке на Ирбитскую ярмарку. Отец всячески старался поскорее закончить переговоры. На дворе стояла уже глубокая осень. Снег только-только пытался лечь на ещё неостывшую землю.
Казак в сопровождении отца спустился с крыльца и вдруг свернул не к воротам, где его ждал конь, а к сараюшке справить нужду.
Отчаянный вопль огласил двор. Все встрепенулось. Из сарайчика показалась спина казака, который волочил за распущенные волосы беспомощную Парасю. Ее новенькая баранья шубка (подарок хозяина) и цветной полушалок превратились в какой-то цветастый бесформенный ком. Казак, молча с особой жестокостью, тянул ее за волосы, не обращая внимания на крики. Выскочивший во двор Алешка в распоясанной красной рубахе подхватил лежавшую у забора оглоблю и бросился за разбойником. На крики из избы выскочил Михаил с окриком «стой», метнулся назад в избу. Через мгновение вскинул боевое ружье. Прогремел выстрел.
Алексей оторопело сжимал оглоблю. Параська упала на побитые колени. Казак медленно оседал в луже крови.
Отец Александр горестно смотрел на все вытаращенными глазами. Придя в себя, он решил отправить смертельно раненого казака на подводе домой с богатыми отступными и ружьем за Параську. Только к вечеру вернулся Михаил. Уладить дело миром не удалось. Смертельная вражда нависла над спокойным краем таежного былого благополучия.
В воздухе повис вопрос: что делать? Решили срочно женить Алешку на Параське к великому счастью обоих и думать о том, чтобы их надежно укрыть, наделив самостоятельным хозяйством. Но где?
Тем временем зима вступила в свои права. Шла подготовка к поездке на ярмарку.
Темными зимними вечерами дед Архип рассказывал удивительные истории, которые всегда начинались с былинной русской присказки: «Жил да был добрый царь с прекрасной царевной да злой и хитрый царедворец». Всех захватывал сюжет и манера старика подражать стародавним сказителям. Затихали малыши на полатях. Даже взрослые стремились выполнять бесконечную работу по дому потихоньку. Добро всегда побеждало зло в эпических сказаниях, переплетаясь с былой действительностью.
Но на сей раз, дед завел полу-быль, полу-сказку.
— Жил да был царь Иван по прозвищу Грозный, — начал дед, прикрыв глаза мохнатыми седыми бровями.
— Всех царь держал в страхе великом. Непослушных бояр драл нещадно нагайками. Завел свору преданных ему опричников, которые око царское блюли по всей матушке России. Жен менял, как басурманский хан, и все-то ему было мало.
Вот как-то приходит к беспокойному царю в покои патриарх Никон[1] — злобствующий владыка церкви, и, елейно опустив глаза, слезливо напел царю-батюшке, что стала падать вера в Господа у подданных. Нужно, — говорит верховный пастырь, — великолепием обставить все обряды церковные, нужно заставить почитать наместников Бога на земле, нужно обнажить мечи на еретиков и хулителей православия. Крепко задумался царь и решил искоренить крамолу на святой Руси и заслужить похвалу от Византии.
Цепи и железо слуги царские обрушили на защитников старой веры, на двуперстное знамение без разбора чинов и званий. Пытать упрямцев, — кричали попы с амвона, — на дыбу их и главы лишать! — лютовали царские лизоблюды.
Возопили непослушные, целовать стали древние иконы заступницы Девы Марии. Началась на Руси смута превеликая. Брат на брата стенкой пошел, а жирные попы только руки от радости потирают. Торжествует Диавол — поубавится на Руси христиан! Раскололась вера. Староверы, соблюдая заповеди Христа, отступили перед лжепатриархом Никоном и сорвались с родовых гнезд подальше от разбоя, навстречу утреннему солнцу. Двинулись обозы преданных Иисусу рабов божьих.
Скоро ли, долго ли, подъехали беженцы к белокаменному Казанскому кремлю с великолепной башней татарской шахини. Хитрый хан Казанского ханства не пустил просящих защиты в ворота крепости, но обещал подмогу, разрешив постой на ханских землях. Стали раскольники обживать новые земли вокруг Казани, соблюдая свои обычаи и нравы.
Как бы то ни было, но дорого обошлось татарское гостеприимство беглым русичам. Молодые шайтаны, потешаясь, насильничали русоголовых молодок. Началось великое кровосмешение. Татарчёнки стали появляться в раскольничьих семьях. Диавол не оставлял в покое страдальцев за истинную веру.
Опять нашептали Грозному царю о кознях Казанского хана: о дерзких набегах на Русские земли, об укрывательстве раскольников, о хвастовстве победить Русского царя. Не стерпел Грозный царь постыдной хулы и решил прогнать прочь наследие Мамая с исконно Русских земель. Подошли несметные царские ратники к белокаменным стенам. Впереди Илья Муромец с дружиной богатырей — началась великая сеча. Не устояли басурмане.
И опять тронулись изгнанники прочь. Упрямые двоеперстники со скарбом, скотом, женами и малыми детишками опять потащились навстречу утреннему солнцу, к богу, к свободе — подальше от Грозного царя. Потянулись обозы через нехоженые леса и болота, через реки и протоки, сопровождаемые воем несметных волчьих стай, мимо гиблых болот с разными гадами и вороньем. Путь страдальцев отмечался свежими могильными холмиками страдальцев за веру.
Шли они долго, обдуваемые свирепыми ветрами и снежными бурями. Наконец, дошли до светлой и быстрой речушки, прозванной Сылва, что у града теперешнего Кунгура. Переправились на другой берег и встали табором у высочайшей горы. Пока отдыхали мужики, шустрая малышня нашла щель под горой, и разнеслась молва до изможденных отцов и дедов о несметных богатствах, хранимых в горе. Ахнули староверы, увидев в свете факелов бриллианты на стенах и сводах пещеры. Начали сгребать цветастые и сверкающие бриллианты деревянными лопатами в мешки, вытряхивая из них жалкий скарб.
Богатства-то сколько! На всех хватит. Но тут налетели подземные хранители пещёр — летучие химеры. Долго отбивались мужики от «исчадий ада». Ночью весь стан храпел и стонал от усталости. До полудня спали счастливые переселенцы.
Припекло солнце-ярило, и из мешков с бриллиантами потекли ручьи, как слезы младенцев. Мужики не верили своим глазам: ночные сверкающие сокровища исчезали на глазах. За какие грехи посылал Господь им такие испытания?
[1] Здесь дед Архип вводит в заблуждение своих слушателей. Патриарх Никон жил и учинял реформы церкви намного позже, чем Иван Грозный. Раскол русской церкви произошел за несколько лет до начала царствования Петра Первого. Верно, однако то, что при Иване Грозном после присоединения Казанского ханства многие русские семьи поселились на территории нынешнего Татарстана, и потом, не желая подчиняться нововведениям Никона бежали дальше на Восток, к Уралу.