Далее Онн вытащил золотую корону, всю усыпанную рубинами и бриллиантами, а после — короткий меч, с рукоятью, украшенной белым и желтым золотом.
Конунг примерил браслет и корону, несколько раз взмахнул мечом, который, хоть и был легким и совсем коротким, оказался ему по руке.
- Есть легенда, что эти сокровища приносят несчастье, — продолжала между тем мать, — Но глупости. Они передаются в нашем роду издавна, от конунга к конунгу, и восходят к королю темных альвов, основавших наш род. И однажды ты отдашь их своему старшему сыну, когда жена подарит его тебе. Ты ведь уже думал о женитьбе?
— Не думал и подумаю нескоро, — откликнулся Онн, продолжая рассекать воздух мечом. Клинок нравился ему все больше и больше.
— Напрасно, — сухо заметила Ингрид, — Пора бы тебе прекратить развлекаться с пастушками да служанками и подумать о наследниках. Ты должен взять в жены девушку из знатного рода!
В ответ Онн скорчил матери смешную гримасу, слишком поздно угадав, что это может обидеть ее.
— Я хоть и рабыня, но мой род был — не хуже вашего, — с достоинством парировала мать. Она необычайно умна для женщины, неудивительно, что сам конунг сделал ее законной женой!
— Я не хотел обидеть тебя, мама, — ответил Онн примирительно, — Извини. Просто пока не думал о супружестве.
С этими словами он снова повернулся к сундукам, разглядывая свои сокровища. Ему нравилось думать, что их род ведет происхождение от темных альвов — отсюда его храбрость, непримиримость и жестокость. Отсюда ярость, что охватывает его в битвах, словно берсерка, бесконечная жажда новых побед, что не оставляет никогда! Это от них, от властителей подземелий, что сковали самого Фенрира! Конунг в задумчивости разглядывал сокровища, оставшись и после того, как мать ушла.
Наверху слуги все продолжали разбирать добычу, а Олаф командовал ими, казалось, мешкам с награбленным добром не будет счету! Их таскать — не перетаскать! Наравне с мужчинами работали и женщины, так было заведено у викингов — никакого разделения. И среди них: три молоденькие девушки, одна из них, та, которую чуть раньше Онн сравнил с богиней Фрейей, действительно, выделялась на фоне подруг необычной красотой — казалось, девушка излучает внутренний свет, или же это из-за ореола, что создавали платиновые волосы, окружавшие лицо? И вся она выглядела неземной, хрупкой, словно была светлой альвой, а не женщиной: и ее синие глаза, сияющие, как зеркало фьорда, и белая, будто первый снег, кожа, и это ясное лицо, — все в ней привлекало внимание, поражало, словно меткая вражеская стрела, не позволяя отвести взгляд.
— Как красив молодой принц, — вздохнула между тем ее подруга, та, что была с веснушками на широком курносом носике, — Что скажешь, Хильде?
— Аж дух захватывает! — подхватила темноволосая смешливая девица, что назвали Хильде, — Второго такого нет во всей Скандинавии! Я бы с радостью подарила ему поцелуй! И не один! А что ты скажешь, Бломме? Ты всегда молчишь, хоть раз скажи что-нибудь!
Она повернулась к светловолосой красавице.
— Такие не нравятся мне, — холодно отрезала та. — Он задирает нос и думает лишь, как хорош собой! Глядится в начищенное блюдо… А сам не заслужил еще славы в боях! То ли дело наш конунг…
Переглянувшись, ее подруги звонко расхохотались.
— Скажешь тоже! Ишь, на конунга смотрит, — воскликнула Хильде. — С ним, говорят, надо осторожнее!
Громкий смех привлек внимание Олафа, который, завидев девушек, приблизился.
— Эй, погоди! — окликнул он красавицу, словно не заметив ее веселых подружек, — Ты же Бломмеман, да? Подожди!
Подруги с хохотом бросились в стороны, но Олаф уже схватил Бломме за руку, которую та с негодованием вырвала и, гордо вскинув голову, взглянула на него своими ясными синими глазами.
— Как поживаешь, Бломме? — спросил растерявший вдруг всю свою храбрость Олаф, просто чтобы хоть что-то спросить.
— Хорошо, принц, спасибо. Как и все радуюсь добыче, — она опустила голову, чтобы не смотреть на него: служанке смотреть на знатного мужчину было бы неприлично.
— Ты особенно красива сегодня, — продолжил тот, его голос стал чуть тише, он говорил так, чтобы слышала только она.
— Я такая же, как другие.
— Нет, не такая! — с излишней горячностью прошептал Олаф. — Послушай, приходи сегодня вечером к старому дубу, что в поле. Я подарю тебе пояс с золотой пряжкой. И платье, как у благородной девушки.
— Мне не нужно платье благородной девушки, — резко перебила Бломме, отступая на шаг назад, — Я всего лишь дочь бедного земледельца.
— Все равно приходи, — упрямо продолжил Олаф, и девушка снова подняла глаза, на этот раз их взгляд был холоден. Она и сама не знала, откуда взяла смелость, чтобы так ответить ему!
— Принц Олаф, ты преследуешь меня уже давно. Но ведь я попросила тебя оставить меня! Не нужно играть. Не нужно шутить. Пусть я и бедна, но честная девушка, и без надобности мне твои подарки!
С этими словами она повернулась, от чего ее коса взметнулась, и пошла прочь, а Олаф еще долго провожал девушку взглядом, с досадой глядя вслед.
Он не хотел обидеть красавицу, и против воли, обидел. Олаф вздохнул, любой скажет, что он не умеет обращаться с женщинами, ни с благородными, ни со служанками — и будет прав. Ведь он еще слишком молод. Олаф знал, что девицы заглядываются на него, знал, что считается самым красивым парнем в округе, об этом часто говорила и матушка. И однако, чувствовал себя в присутствии женщин неловко: его смущал их смех, то, как они все время ходят стайками, хихикают, переглядываются, подшучивают над мужчинами. Бломме была другой, но она и пугала его больше прочих. Он заранее придумывал, подбирал выражения, чтобы подойти к ней, но стоило девушке приблизиться — принц забывал обо всем на свете, краснел, смущался и не мог связать двух слов. И зачем он сказал про пояс и платье? Но не мог же он сразу взять, да посвататься к служанке? Нет, такое невозможно. Но и жизни без нее себе не представляет. Бломмеман молода, пройдет совсем немного времени — и на тинге она выберет себе мужа, войдет в дом одного из викингов, может быть, даже знатного родом, ведь глядя на ее редкую красоту, можно и забыть, что она простая служанка. Брат прав, девушка хороша, как богиня, как сама Фрейя!
А что же делать ему? Остается лишь заговаривать с ней вот так, во дворе, смотреть на нее, вздыхать и надеяться, что однажды она все же сменит гнев на милость, привыкнет к его ухаживаниям и согласится прийти ночью в поле. Там он расскажет ей о своих чувствах, там они, наконец, останутся одни. Пусть же мудрый Один научит его, как это сделать, как убедить красавицу и заставить ее сердце биться так же быстро, как сейчас билось его собственное!