Благодаря господину Гурту и непоседливой Маккине, раньше время, которое она проводила на скамейке, текло незаметно, и безмятежность изображать было куда проще, но сейчас минуты будто растягивались в часы, и Элья сидела как на иголках.
Однако же продолжала улыбаться и читать.
Выдержке она выучилась в тюрьме. Оказавшись в камере, девушка долго и напряжённо ждала, когда же к ней придут. Хоть кто-нибудь. Пусть не Дертоль, не Саррет, но хотя бы следователь! Элья была уверена, что её будут куда-то водить и допрашивать. Она была готова рассказывать о Сакта-Кей, о богатом убранстве во дворце принца Панго, о городе Бельзуте, о Макоре и беседке Халитху…
Однако никого не интересовали её истории. Может, полиция чего-то выжидала, доводила её до специального психологического состояния, а может, им просто было достаточно тех сведений, которыми поделился Саррет. Про Элью, казалось, все забыли. По её ощущениям, на год, хотя, как позже выяснилось, прошла всего лишь пара недель. За это время Элье три раза в день приносили еду, а перед обедом водили на прогулку: один и тот же конвоир, не отвечавший на вопросы, защёлкивал на её запястьях наручники и вёл во дворик, где Элья долго и скучно бродила по кругу вместе с такими же, как она, заключёнными. Это изматывало больше, чем самая настоящая каторга. И, хоть девушка и понимала, что заслужила арест, в ней росли негодование и обида.
Она никому не была нужна. После всего, что она пережила, о ней даже не вспомнили.
«Ладно. Я за ней присмотрю».
«Слово?»
«Слово».
Где он был теперь, сержант Саррет, вместе со своим словом? Или действие этого слова закончилось вместе с действием Эльиной клятвы? А он ведь, наверное, мог бы ей помочь, если бы постарался!..
Гереку тоже наверняка было плевать на Элью — если он вообще выжил после пыток в подвале Сакта-Кей. Надеяться на то, что в гости к преступнице захочет заглянуть Ралетта или кто-нибудь другой из придворного театра, вообще было глупо. И ещё глупее думать, что гостей к ней пустят, даже если те захотят прийти.
Не было даже суда. Дертоль властным движением руки приговорил её единолично, ничего никому не объяснив.
Только вот, в отличие от Болотного Короля, он оставил узнице её жажду воли, её молодость, её способность думать. Элья прекрасно осознавала, чего лишилась. Небо над прогулочным двориком и радовало, и мучило. Это был всего лишь жалкий клочок! А ведь где-то совсем рядом погрохатывали тележки монорельсовой дороги… Богатенькие пассажиры ехали так медленно, что сразу было понятно: они не знают, каково это — нырять в небо. А вот Элья… Элья знала. При конвое голову особо не позадираешь, однако, ей удавалось урвать взглядом свою часть высоты. И даже иногда увидеть, как с листьев старого клёна — одного из двух в этом дворике — стекает золотой, неуловимый свет уходящего лета. Или это была уже осень?..
В плохую погоду их не выводили, но в час после дождя, когда влажная трава липла к казённым ботинкам и льняным штанам, когда капало с клёнов, и в воздухе стоял упоительный запах мокрой зелени, прогулка становилась ещё невыносимей.
Потому что после дождя в Элье просыпалось алчное болотное чудище, которое мечтало разорвать на клочки всех обидчиков. Всех, кто просто косо смотрел на неё. Всех полицейских. Дертоля. Саррета. Герека. Всех этих глупых баб, гулявших вместе с ней.
Элья сказала Грапару правду в Сакта-Кей. В ней действительно что-то умерло в Подземном Дворце — и переродилось в нечто иное, потустороннее, нечеловеческое. Вода, проливавшаяся из туч над Аастой, тоже, возможно, была рождена в болотах Белобора, и Элья всей кожей ощущала с ней родство. Когда эта влага витала в воздухе и напитанная ею земля чавкала под ногами, окружающий мир внезапно становился неважен. Элья замедляла шаг и закрывала глаза. И не сразу шла дальше, даже когда её подталкивали… О, какими гибкими становились её запястья! Лишь слегка повернуть руки — и…
Что будет потом, Элья не знала. Ей всегда удавалось опомниться раньше. Появлявшаяся уверенность, что на этот раз её в Болотном Дворце примут с распростёртыми объятиями, потом пугала. Но что, если в какой-то миг ей не удастся вернуть себе разум? Что, если она не успеет?
Элья не без ужаса заметила, что «тьма», образовавшаяся в ней в тот жуткий зловонный год, становится больше. Она крепла, словно пускала невидимые корни. Элья понимала, что может обратиться к этой части своей сущности в любой момент, и боялась, что однажды это сделает. Когда больше нечего будет терять. Но… значит, пока было что?
«По крайней мере, Болотный Король не сможет забрать меня оттуда, где нет ни озера, ни речки», — рассуждала потом Элья, стараясь себя успокоить.
Но в том, чтобы превратиться в монстра, пусть и не в Подземном Дворце, тоже, мягко говоря, не было ничего хорошего.
Элья смутно догадывалась, что «тьму» можно победить «светом». Только откуда его взять, этот свет, если всё глубже — и всё охотнее — погружаешься в отчаяние? Тут нужно было либо что-то придумать — либо покориться неизбежному. Покоряться Элье не хотелось.
И тогда она вспомнила о танцах.
Сначала было сложно — и морально, и физически. Морально — потому что никакой практической пользы тренировки не имели, они были бессмысленны, как вся её жизнь, а физически — из-за отвыкших от нагрузок мышц. Собственно, танцевать Элья почти и не танцевала. Упражнения, которые она делала, больше пригодились бы какому-нибудь спортсмену или акробату. Арестантке не пригодились бы точно. Но Элья отводила на тренировки часа по три в день, и это без учёта растяжки, а также нескольких танцевальных движений, которые она просто по привычке делала в конце.
Так прошла вторая неделя её заключения.
А потом молчаливый конвоир, который в очередной раз вёл её на прогулку, неожиданно свернул не налево, где был тюремный дворик, а направо, в коридор.
— Вы уверены, что не ошиблись маршрутом? — поинтересовалась Элья. Не то, чтобы девушка всерьёз ожидала ответа: она просто старалась не упускать возможности поговорить — иначе и человеческую речь забудешь. — Казалось бы, не такой уж он и сложный. Можно было бы выучить. Или здесь несколько дворов, и меня за хорошее поведение переведут в другой, побольше?
Полицейский, конечно, промолчал — и они продолжили идти. Привычные тюремные коридоры после пары-тройки лестниц сменились другими, с окнами, с коврами на полах, а после перед Эльей распахнули какую-то дверь — и внезапно освободили руки.
От того, что оказалось за дверью, у девушки глаза полезли на лоб. Парты! Маленькие, каждая — на одного учащегося, у них в приюте тоже такие были.
В аудитории находился только один человек. Невысокий, плотненький, на вид — лет пятидесяти.
— Прошу вас, проходите. — Дверь закрылась у Эльи за спиной, и когда она обернулась, то увидела, что конвоир остался снаружи. — Садитесь на любое место, до занятия ещё четверть часа, мы успеем с вами поговорить.
Элья, рассеянно потирая запястья и не сводя взгляда с незнакомца, села за первую парту, ближе к окну.