Чернобородый вскинул голову, заглядывая через плечо маленького тана, выпучил глаза, отшатнулся и вмиг растворился в толпе.
– Мой тан!
– Брат, ой, то есть братья Агероко, – приветственно взмахнул кружкой Диего. – Как я вам рад. Сейчас угощу вас п-превосходнейшим вином… и п-познакомлю с моим новым дру… проклятье, куда он делся?
– Вам не следует оставаться здесь, мой тан.
– В самом деле? Честно?
– Нам надо уйти.
– Уйти? – недоуменно переспросил Раскона. – Куда? Зачем?
– Пойдемте. – Согнувшись, монах подставил плечо, на которое Диего оперся, вернее, повис, едва доставая до пола носками сапог.
– И-ик!
Той же ночью
– Думаю, вам лучше отпустить меня, брат.
Две сотни шагов свежего ночного воздуха оказали воистину волшебное действие на маленького тана. По крайней мере, голос его вернул себе прежнюю четкость.
– Уверены?
– Уверен в том, что если не отпустите, меня вытошнит прямо на вашу рясу, брат Агероко. Новую, заметьте, рясу.
Монах фыркнул, перехватил маленького тана за бока и осторожно установил его на четвереньках перед лопуховым кустом.
– Значит, противоядие сработало, – задумчиво произнес он.
– Частично, у-у-у… – окончание фразы Диего растворилось в звуках, поименовать которые иначе как утробные было бы весьма сложно. – Знали б вы, брат, что за дрянь этот клятый отвар «золотого ястреба»…
– Догадываюсь, – монах вздохнул. – Мне долго пришлось объясняться с братом Гильремо. Он был весьма… обескуражен вашей выходкой, мой тан.
– Столько вони из-за собаки еретика…
– Эта собака…
– …виновата во всем, что прохрипел на дыбе ее хозяин. Довольно, брат Агероко! У нас хватает своих забот!
– Много вы успели выболтать?
– Не так чтобы очень, – Раскона яростно потер шею. – Проклятые москиты…
– И что же теперь?
– Ничего. Отплытие, как и планировалось, завтра. А сейчас, брат, живо взвалите меня обратно на плечо!
– Вы все еще не можете идти, мой тан? – озабоченно спросил монах.
– Могу. Но пусть лучше наши новые тени в конце улицы пребывают на сей счет в заблуждении как можно дольше.
– Сколько их?
– Не меньше восьми.
– Многовато.
– Могло быть хуже. Брат Агероко, – неожиданно произнес маленький тан, – как у вас обстоит дело с пением?
– Увы, Великий Огонь не наградил меня сим талантом, – вздохнул монах, – сочтя, видно, что прочих его даров и без того довольно.
– Очень хорошо, – кивнул Раскона. – Чем немелодичнее вы будете орать, тем лучше! На счет три… раз, два… Когда мы приплывем к белым скалам!
– Назад, к белым скалам, – подхватил монах. – К нашим родным скалам!
– В рваных камзолах и золотых цепях, ой-йе, с дырявыми карманами, что набиты самородками… проклятье, как там дальше?!
– Я тоже не помню!
– Вот гадство… а что помните?
Монах задумался.
– Тан Хон-Гиль-Кон собирал в поход, – затянул он, – эскадрон малаширских гусар. Тан Хон-Гиль-Кон был бабник и мот, казну полковую…
Кортик был направлен умелой рукой и запросто мог бы вонзиться в намеченную цель – спину тана Расконы чуть пониже левой лопатки. Мог бы – если б не сгорел в заботливо выставленной братом Агероко «огненной кольчуге» второго уровня.
– Бей! Бей их!
– А-а-а-а!
Последний вопль издавали четверо бандитов, в которых били срывающиеся с рук монаха трескучие рыжие молнии – там, где эти молнии касались одежды или плоти, вспыхивало пламя.
Еще один разбойник упал навзничь, получив пулю прямо в лицо.