— Послушай, Лекси, теперь все хорошо. Все очень хорошо, ты в порядке, ты наконец с нами. Я помогу тебе во всем, мы все поможем. — Он еще говорил и говорил, и гладил мою руку. И предлагал поспать, рассказывал что-то о моем здоровье, о визитах моей семьи, а я смотрела на наши сплетенные руки, и чувствовала его прикосновения, слушала его голос, даже не улавливая слов. Девять месяцев. Я спала гребаных девять месяцев. Я, мать вашу, совершеннолетний эмбрион.
В висках начала стучать кровь, а позвоночник, наоборот, все еще холодило. Не знаю, когда я начала плакать, я не уловила момент. Мне даже не хотелось плакать. Я не чувствовала грусти, я была растеряна. Может его голос так повлиял меня, может это был единственный способ для меня проявить хоть какие-то эмоции. Не знаю. Просто в один момент доктор… Джереми, стал нежно собирать мокрые горячие капли с моего лица.
Я не помню, как я снова заснула. Проснулась я ночью (надеюсь этой же, и не минуло снова года эдак три?) от методичных ударов за окном: погода разбушевалась и по стеклу барабанили крупные капли воды. Ветер заставлял биться об угол окна большую ветку дерева. Чувствовала я себя однозначно лучше, но события прошлого дня все еще казались нереальными. Плачущие родные, стены палаты и, что это, я серьезно все еще подключена к каким-то приборам? Иголки в моих руках… Какая все-таки гадость. Ах да, еще пристальный взгляд зеленых глаз и руки доктора. Их этому обучают на факультете медицины? Не слишком ли сильный контакт с пациентами?
Я заерзала на кровати и осмотрелась уже внимательнее. Светильник, озарявший комнату приятным зеленовато-желтым светом, позволил рассмотреть то, на что у меня не было сил смотреть в прошлый раз. На мне оказалась широкая майка, что ж, спасибо, что не больничная фланель. Кожа бледная, волосы явно отросли. С удивлением обнаружила, что мои ногти были ухоженные и аккуратно накрашены моим любимым бирюзовым цветом. Маникюр тоже входит в больничный сервис? На руку, из которой торчала пластиковая трубка, я старалась не смотреть. Каждый раз, когда взгляд цеплял трубку с раствором все мое тело начинало зудеть от желания вырвать ее с корнем. Ненавижу уколы.
Моя палата была одиночная и довольно просторная, в теплых, песочных тонах. Окно занимало большую часть стены и, когда было солнечно, наверняка освещало каждый уголок больничной палаты. Одеяло на кровати тоже не походило на больничное: нежно-голубое, с вышитыми узорами. Теперь оно показалось мне безумно красивым и не вызывало приступа агрессии, как сразу после пробуждения.
На стене, напротив кровати, весел небольшой телевизор. Ну да, он мне был необходим эти девять… Твою мать, девять месяцев! Никак не могу успокоиться. Слева, рядом с дверью, находился шкаф и маленький диванчик. Справа от меня было большое мягкое кресло, а рядом с окном столик и еще два плетеных ротанговых кресла. Обстановка больше походила на уютную однокомнатную квартиру с большим количеством сидячих мест, чем на больничную палату.
Весь подоконник, стол, оба кресла, диван и даже пол у кровати были заставлены вазами с цветами, среди которых я, с щемящей сердце нежностью, узнала цветы из маминого сада, а также мягкими игрушками и корзинами с чем-то. На мысли о том, что это может быть сладкое, мой желудок отозвался ноющей болью. Я определенно голодна и не отказалась бы от огромной порции пасты или хотя бы бутерброда.
Я перевела взгляд на приборы по левую сторону от кровати, один из них тянулся к моей руке. Кажется теперь я вспоминаю, что на мне еще была какая-то бесячая маска во время того, как я приходила в себя. Намордник убрали по приходу родителей, но потом вернули. Хорошо, что снова убрали. Наверняка ее отключил Док. Интересно, он еще долго сидел вчера? Я посмотрела на кресло, вспоминая его взгляд. Странно, но он правда кажется мне знакомым. Его голос и его руки, как будто это старый родственник. Ох, от этих мыслей мне становится только хуже. Надеюсь это не мой старший брат, чей образ и существование стерлись у меня из памяти из-за аварии, о которой я, собственно, тоже ничего не помню.
Интересно, я уже достаточно сильна, чтобы вести монологи? Мне необходимо поворчать вслух. Я глубоко и медленно вздохнула и протянула:
— А-а-а-а…
Неожиданно дверь в палату открылась, и в нее вошел Джереми. Он посмотрел на меня, быстрым шагом пересек комнату и положил руку мне на лоб:
— Лексис? Что-то случилось?
Он что, дежурил под дверью?
— Дождь. — Сипло буркнула я. Что означало: «Я проснулась из-за дождя».
Джереми подарил мне еще один обеспокоенный взгляд и перевел его на датчики у кровати, затем подошел к ним и начал что-то проверять. Мне было неудобно поворачивать голову и следить за ним, и я с сожалением уставилась на книгу на моей кровати. Очевидно, это он положил ее, ворвавшись ко мне в палату.
— Да, я давно говорил спилить эту ветку, но никому и дела нет. Хоть сам лезь. Да только если я полезу, то наверняка потом меня положат в соседнюю палату. Как ты на это смотришь?
Джереми снова оказался в поле моего зрения, он улыбался, а желто-зеленый свет комнаты играл с его чертами лица, делая их более мягкими. Кажется, я все-таки созрела для больших предложений, но выталкивать их приходилось кусками:
— Если хотите… Можете занять одно из ротанговых кресел… А если очень повезет… То я уступлю вам того плюшевого зайца. — Я слабо кивнула в сторону огромной мягкой игрушки, занимавшей угол комнаты.
Не думаю, что шутка была самая удачная, но Джереми искренне засмеялся и провел рукой по волосам. Может то, что это была моя первая шутка, ввергло врача в восторг? Ну там, в стиле «мой ребенок сделал первый шажок, aaawww».
— Очень любезно с твоей стороны, и давай на «ты». А то чувствую себя старым.
— Ну, ворчал ты… Действительно как старик. — Фыркнула я. К слову о старости, совершенно не понимаю, сколько ему лет. Простим мне это, я не знаю сколько мне лет, по крайней мере «вчера» мне было почти 18, а «сегодня» почти 19. Тут у кого угодно крыша съедет.
Джереми снова улыбнулся и рассеянно провел рукой по волосам. Привычка? Или волнуется? Может, я его задерживаю?
— Почему не спишь, Док? — Думаю, раз уж он называет меня «Лекси», я имею полное моральное право на такую фривольность, как профессиональное прозвище.
Джереми снова посмотрел на меня, и, медленно убрав книгу, сел на кровать.
— Ты очнулась, и я просто не мог уснуть. Вот, книгу взял. Думаю, сегодня мало кто из твоей семьи спит. Я разрешил прийти им завтра утром, так что цветов в твоей оранжереи станет еще больше.
Из моей семьи? А он то что не спал? Может я его первый подопытный объект? Интересно, как давно он занимается пациентами?
— Сколько тебе лет? — Честно слово, я видела, что он покраснел!
— 25, летом исполняется 26.
Ну, все понятно, первые подопытный — большая ответственность.
— У меня тоже день рождения летом.