— Да вон!
Увидев Зубова Петра Силыча с Алексеем и Ольгой, Пашка, дождавшись, когда они заметят на, на прощание помахал им своей шляпой. Приподнял свой новенький котелок над головой на прощание, повторяя действия названного брата.
— Как тебе Ольга? Правда она мила?! — не отвлекаясь ни на что и не прекращая ходьбы по ступеням, мечтательно утверждал тот.
— Молодой красивой Ольге Паша песенку поёт. — протянул я нараспев: — Втрескался ты в нее, Бардин! Прям любовь с первого взгляда.
— Ну ты как скажешь. — деланно смущенно заявил тот: — Зря это я спросил.
— Да ладно тебе. Чего тут такого? Понравилась?! Только надо было адресок у неё взять.
— Уже!
— Что уже?
— Уже. Ольга Алексеевна пообещала, что будет через седмицу вечером в литературном салоне мадам Пумпянской. Я сказал, что приду.
— Ну вот. Я с тобой за компанию. Подержу канделябру.
— Чего-о?
— Чего-чего? Помогу навести мосты.
— Как-то странно ты говоришь. И не впервой. Вроде слова говоришь понятные, а ничего не понятно.
— Кхм…
Солнце над городом уже зашло, уступая место ночи. Под ярким светом прожекторов, осветивших ступени металлического трапа, мы спустились по нему вниз, издавая своими штиблетами, ни с чем не сравнимый характерный звук. С накопительной площадки пассажиров служащие порта направляли вовнутрь, прямо в главный зал столичного порта. Войдя вовнутрь, я ахнул, не сдержав своего удивления. Ну представьте себе высокое здание, полностью выполненное из стекла и металла. Большой зал, залитый ослепительно ярким электрическим светом, исходящим от множества люстр и светильников, со кучей лестниц, переходов и спусков. Со тьма-тьмущим обилием пальм, гигантских кактусов, прочей посаженной и в кадках экзотической зелени, словно обнимавшей своей растительностью каскад из нескольких фонтанов. Несомненно, это место было местом притяжения пассажиров и их встречающих.
Свет от множества ярких электрических ламп позволял в деталях разглядеть и оценить масштабный труд рабочих и инженеров, выполнивших своими руками арочные своды под потолком и мощные металлические колонны, которые держали всю конструкцию здания и стеклянную крышу. Бардин лишь посмеивался, глядя на все это, гарантируя мне растяжение шеи. От того, что кручу голову во все стороны. А сам отмечал тоже все те изменения, произошедшие с момента его выпадения из нормальной жизни. Лейб-гвардейцу, похоже, было на все наплевать, мужчина ограничился нашей охраной, не выдавая никаких эмоций. Спустившись вниз по широким ступенькам и сделав несколько шагов к очередной мраморной лестнице, ведущей к центру большого зала, где в окружении цветника и высоких пальм бил вверх самый большой и красивый фонтан, меня вдруг остановили раздавшиеся сбоку слова:
— Эй, кого я вижу! Разрази меня гром! Никак Конов?!
Я обернулся на голос:
— Бойко?! Репортер?! Ты?!
— Точно! Гонщик! Приютский! — старый знакомец, с которым меня сроднила та безумная гоночная феерия за Александрой, широко распахнул руки. Прохор дернулся вперед, заслоняя меня, и тотчас принялся косить взглядом, словно требуя от меня подтверждения приказа. Я остановил его, ухватившись за рукав сюртука, и пошел к Олегу первым:
— Отож!
Остановившись на мгновение, мы друг с другом крепко обнялись, как старые знакомые.
— Живой?
— Живой!
Хоть и берегся, но недолеченные боли вновь дали о себе знать очередным прострелом в спине. Все, как решу все текущие дела, иду в ближайший парк или лес — лечиться:
— Знать про тебя в имперском некрологе соврали. Костлявая с косой снова мимо прошла. Долго жить будешь!
— Кхм…типун тебе на язык, Олег. Не дождетесь!
Следом по слуховым трубам объявили посадку на какой-то дирижабль. Бойко скривился:
— А ч-черт! М-мой! Сергей, надолго в столицу?!
— Не знаю, Олег, но думаю, да. Скорее да, чем нет. В приюте я больше не числюсь.