– Туманок с утра был, – покивал Велесий. – А птиц я специально прикормил – крупы насыпал. Сейчас-то они вон спокойные, поют себе, щебечут – уху радостно.
– А, так ты их на радость себе прикормил? – не преминул подколоть Рат. – Чтоб пели, чтоб… Оп!
Юноша вдруг оборвал фразу на полуслове, кивнув влево, на заросли гигантской, в три человеческих роста, смородины. Щебетавшие там прикормленные хитрым Велесием птички вдруг встревоженно закружили, и щебетали уже по-другому – не благостно, довольно и сыто, а – резко, отрывисто, словно бы предупреждая собратьев об опасности.
Ясно было – кто-то в смородине прятался, и явился он совсем недавно, буквально только что, если судить по поведению птиц.
Приглядевшись, парни заметили и парочку резко вспорхнувших рябчиков, и качнувшуюся ветку. Вроде бы как от ветра качнулась, да только ветра-то не было, и денек стоял погожий – солнечный, теплый и тихий, настоящая золотая осень.
– Там мы его не возьмем, – прошептал рыжий. – Кто бы это ни был. Позади овраг – уйдет. Да по нему, верно, и пришел.
Легоша качнул головой:
– Да ты, я смотрю, все овраги тут знаешь.
– Да-а… Однако, на стрелу – не взять – далековато.
Нервно пощипывая подбородок, Ратибор напряженно соображал, каким образом выманить прячущегося из кустарника. Может, это просто дикий зверь – рысекот, волкособ или еще какая хитрая, злобная и абсолютно не боящаяся человека тварь. А если кто-то разумный? Пусть даже относительно разумный – например, соглядатай ужасных дикарей-нео, года два назад, казалось, выбитых из Пятницких угодий навсегда. Что же они, вернулись, и теперь посылают лазутчиков? А как же Велкикий Био? Не боятся уже? Все позабыли?
– Хорошо бы его выманить, – слово в слово повторил мысли Рата Велесий. – Хоть поглядеть, – кто там.
Ратибор задумчиво глянул на туесок с медом и вдруг резко повернулся к рыжему:
– Говоришь, слово пчелиное знаешь?
– Бабка научила, сказывала, когда-то предки наши держали эту… пасеку, вот. Много-много пчел. И меда.
– Иди, – быстро распорядился Рат. – Проползи, возьми часть гнезда с пчелами. И из пращи – в смородину. Праща-то есть?
– Всегда с собой!
Радостно кивнув, Велесий бросился исполнять приказанное – змеей прошуршал в листьях, и так же, ползком, забрался в орешник. Не зря тренировался, не зря.
Тем временем Ратибор сноровисто зарядил пищаль: забил шомполом в ствол матерчатый мешочек-картуз с заранее отмеренной дозой самодельного дымного пороха, прижал сверху пыжом, заложил пулю, осторожно натряс на полок мелкий затравочный порох. Пищаль – легкая, удобная – весила раза в три меньше старинных, хранящихся в башнях еще со времен Болотникова образцов, и сделана была недавно – искусными пятницкими кузнецами. С хитроумный колесцовым замком, с мушкой, с целиком – это уже подсмотрели на более поздних, боевых, ружьях, называемых карабинами, патронов к которым, увы, не имелось.
Удобная получилась вещь, правда, не очень изящная – некогда было вырезать на прикладе затейливые узоры, обкладывать ствол серебром, украшать чернением. Могли бы, – но некогда, да и не в подарок оружие – в караул.
– Как выскочит – ногу ему прострелю, – примериваясь к пищали, негромко промолвил Рат. – Если это нео – в лесу мы его не поймаем.
– А если – не нео? – шепотом откликнулся увалень. – Если – пень?
– А пень просто разнесу в щепки! – Ратибор азартно погладил ствол. – Убойной силы хватит. Тем более, похоже, что лесовеки говорит не умеют – что толку их ловить?
В орешнике громко запиликала синица – Велесий подавал условный сигнал.
Кивнув, Рат приложил ладони к губам и закурлыкал в ответ журавлем – тоскливо, протяжно, словно в серый и промозглый ноябрьский день.
Подав сигнал, устроился поудобнее, положив ствол пищали на заранее притащенную часовым колоду, прижал к плечу приклад.
Ждал.
По идее, Велесий уже должен был сделать свое дело – забросить в смородину пчел. Сейчас они придут в себя, разъярятся, почуют чужого…
Ага!
Вот он!
С яростным воплем из кустарника взметнулась длиннорукая фигура, похожая на обезьяну. Опять лесной дикарь, как тогда, совсем недавно, на охоте в лесу. Нео! Огромная башка без шеи, вытянутая морда с развитыми надбровными дугами, оскаленные клыки, падающая наземь слюна, да и вопли узнаваемые. Пчелы жалили бегущего, надо сказать, от души – бедолага улепетывал со всех ног, казалось, еще какие-то секунды и он скрылся бы в лесу…
Ратибор целился вовсе не так, как говорили воеводы, а так, как показывала мать – а уж она в этом толк знала. Юноша будто услышал сейчас ее слова, пронесшиеся в мозгу невероятно быстро, буквально за полсекунды:
«Воеводы учат – задержать дыханье, не дышать, не шевелиться и плавно нажать на спусковой крючок. Никогда не делай так, сын! Не дышат и не шевелятся только мертвые. Сердце ты не остановишь, а значит, и рука все равно будет дрожать, хоть ты того и не замечаешь. И пусть дрожит, хорошему стрелку это не помеха. Просто делай свое дело…»
Ратибор и делал. Воображаемая линия «глаз – целик – мушка» плясала в районе левого бедра бегущего, словно приклеенная, следуя за всеми выкрутасами нео. Именно плясала – чуть ниже, чуть выше, чуть левее-правее. Рат не подлавливал выстрел, как делают неопытные стрелки, он его и не ждал, помня матушкины слова: «Неожиданность – главное условие меткости». Просто словно приклеил ствол к бедру нео, и медленно тянул спусковой крючок…
Вспугнув стаю птиц, гулко громыхнул выстрел.
Схватившись за левое бедро, лазутчик громко завопил и как подкошенный рухнул в пожухлую листву. Судя по всему, он был один, а не в составе десятки или пятерки, иначе б сотоварищи давно выскочили бы. Яростных и неукротимых дикарей в башнях всегда считали недоумками, чуть ли не животными. Только покойная матушка Рата предупреждала – мутировавшие «новые люди» весьма сообразительны и могут быстро развиваться, нужен лишь учитель.
Подстреленный враг оказался экземпляром славным. Несколько тощеват, но высокий… нет, скорее длинный: длинное жилистое тело, длинные руки, длинные ноги – видать, специально выбирали такого для разведки. Из одежды набедренная повязка из шкуры гигантской рыси, и такая же накидка на плечах. Все тело покрыто клочковатой коричневой шерстью, лишь морда, ладони и пятки – голые.
С воем держась за рану левой рукой, нео грозно скалился и пытался достать подбежавших парней огромной суковатой палкой, которую так и не выпускал из рук.
Вернув пищаль Велесию, Ратибор забрал у него пояс и велел тут же отправляться в укрытие – зарядить оружие, да и следить – мало ли что. Пленного же дикаря нужно было срочно перевязать, перетянуть рану, пока не истек кровью. Юноши – переглянулись, Рат подкинул на руке пояс рыжего. Для перетягивания раны вполне должен был подойти. Хмыкнув, парень кивнул Легоше. Тот все понял – прыгнул да саданул буяна по башке кулачищем. Бил умело – за то и ценили.
После удара нео выгнулся дугой, выпучил глаза и застыл.
– Не помер бы, – приступая к делу, посетовал Рат.
Легоша осклабился:
– Не помрет. Черепа у дикарей крепкие.
Хмыкнув, Ратибор сноровисто перетянул рану поясом, подложив матерчатую прокладку – пришлось пожертвовать подолом собственной рубахи, сотканной мастерицами Погорелой башни.
Кожа, точнее шерсть, дикаря оказалась вымазана – не то слизью, не то белесым маслом – похоже, растительного происхождения. Субстанция пахла травой, правда «лекарь» пока не мог разобрать, какой именно.
– Сзади!
Звонкий голос Велесия разорвал наступившую лесную тишь. Ратибор резко вскочил на ноги, выхватывая из ножен меч…
…и с облегчением перевел дух, увидев выходящих из ельника парней во главе со Сгоном.
– И что у вас тут? Чего стреля… – недовольно начал было бригадир, но тут его взгляд уперся в поверженного нео.
– Вы его живым взять не могли, а?
– Очнется, – тут же заверил Легоша. – Дикари – парни крепкие, небось не окочурится, до поры до времени не помрет. Да вон он уже глаза открыл, гляньте.