Увернулся. Одним прыжком подобрался к самому пню… Ударил. Крякнув, пень развалился надвое. Обычная старая колода, только внутренности – необычные. Какие-то осклизлые темно-бурые кишки, расплывающаяся, уходящая в мох, красновато-зеленая слизь – мозги, что ли?
Быстро как-то все прошло-то… И бражки махнуть не успел бы. Даже малую кружку.
– Ох! – подбежав, удивленно хмыкнул Легоша. – Это что ж такое было-то, а?
– Лесовек, – Рат нагнулся, тщательно вытирая об папоротник залитое слизью лезвие. – Силен оказался, гадина. Ловок!
– Лесовек?! Так это не сказки? – увалень не мог отвести глаз от останков твари. – Старые охотники про таких рассказывали. Лесовеков Великий Био в наших лесах извел, великим пламенем выпалил, как и всю прочую нечисть… – Легоша благоговейно поднял вверх руки. – Слава ему, во веки веков!
– Слава, – без особого благоговения откликнулся Ратибор. – Мне матушка покойная про таких тварей рассказывала. Залучит, мол, хищное дерево какую-нибудь молодку к себе в тенета и… От такой связи лесовек и рождается. Ублюдок. Хищный, подлый… Чем ближе к Москве, тем таких больше.
Вообще-то, матушка много чего Рату рассказывала, в том числе – и про племенное божество, Великого Био. Была она нездешней, из Москвы, разрушенной во время Последней Войны почти до основанья и полной всяких гнуснейших тварей. Нормальные обычные люди там остались только в подземельях Кремля, да так почти двести лет там и жили, и выбрались на поверхность сосвем-совсем недавно. А до того времени матушка Рата была добытчицей, одной из немногих женщин, которой дозволялось выходить из бункера на поиски необходимых материалов. Очень ловкая и сильная, вдобавок на нее не действовала радиация… которая была и здесь, в пределах Коломенских башен. Во время рейда женщину захватили жуткие дикари-мутанты нео-люди (или, для краткости, просто – нео). Затем пленницу то перепродавали, то проигрывали в кости, то она сама сбегала, пока не очутилась в конце концов в Пятницкой башне, на развалинах бывшей Коломны.
Еще до всех этих ужасных событий успела забеременеть от дружинника Кремля, вскоре погибшего на ее же глазах от дикарского копья, а родила уже здесь, так что Ратибор по крови-то был чужой, нездешний. И чем старше становился, тем больше все это чувствовал. И уставал меньше других, и был очень ловким, и оружием владел так, что учителя-воеводы удивлялись – все схватывал на лету, перенимал любые приемы. И раны у Рата заживали гораздо быстрее, затягивались прямо на глазах. Но об этой своей особенности парень старался помалкивать – мать научила. Хорошая была женщина, жаль, умерла рано – четыре года назад.
– Надо волхвам доложить… – прошептал увалень. – И князю.
– Сперва воеводе доложим, – Ратибор вложил, наконец, меч в ножны и вдруг напрягся, прислушался. – Слышишь? Вроде как идет кто-то.
Напарник навострил уши:
– Точно, идет. Я б даже сказал – осторожненько пробирается.
Парни тут же спрятались за толстым стволом дерева и дальнейший разговор продолжили уже там, шепотом. Да, собственно, и не было никакого разговора, просто Рат сказал, что хорошо бы захватить идущего в плен, да потолковать или сразу притащить под грозные очи пятницкого воеводы Твердислава. Рат предложил – Легоша, кивнув, согласился – вот и вся беседа, да и некогда уже болтать было. Теперь уж ясно обоим стало – кто-то пробирался змеившимся невдалеке оврагом, заросшей балкою. Вот пробежал – слышны были легкие шаги, дыхание. Вот застыл – видать, осматривался, прислушивался. А вот опять рывок, видно, как задрожали густые, с желтыми листиками, осинки.
– Ты слева, я – справа. Я за ноги, ты – в лоб, – быстро распорядился Ратибор.
Легоша кивнул – понял. Уж конечно, увалень-то он увалень, да зато ведь и силен изрядно. Такой двинет в лоб кулачищем – ни одному ратнику мало не покажется, тем более какому-то вонючему дикарю-нео.
Парни сноровисто поползли к осиннику, начинавшемуся прям у устья оврага, там и замерли. Слышали, как зашуршали в балке опавшие листики, как кто-то подполз совсем уже близко, вот-вот…
А вот тебе!
Привстав, Легоша со всей дури засадил врагу в ухо кулаком. И помощь напарника не понадобилась – ползущий только вскрикнул и затих, уронив голову на руки. Мелкий совсем оказался, в серых домотканых штанах, в потертой курточке. Рыженький.
– Великий Био!!! – опешил сам же увалень. – Это не наш ли Велесий?
Не говоря ни слова, Ратибор поспешно перевернул ползуна на спину, хлестко ударил ладонью по щекам… Рыжий застонал… раскрыл удивленно-голубые, как весеннее небо, глаза… улыбнулся.
– Ой… это вы! Хорошо как…
– Хорошо ему, – пряча смущение, буркнул Легоша. – Ты что тут ползаешь-то, а?
– А схватку услышал, – Велесий приподнялся, сел. – Ой, как в ухе звенит-то! Вот и решил посмотреть – что там. Думаю, скоренько подберусь, гляну – доложу бригадиру.
– Глянул, да, – косясь на увальня, Рат хмыкнул. – А хороший удар! В ухе, говоришь, звенит? Славно. Вообще-то, мы к тебе шли. Посмотреть, как там.
– Ничего такого, – шмыгнув носом, доложил паренек.
Лет шестнадцати, щуплый. Однако лицо вполне волевое, решительное – Велесий был парень не промах. На боль не жаловался, на увальня Легошу не обижался – понял уже, – что сам кругом виноват. Маскировке-то надо лучше учиться.
– Все ж мы с тобой пойдем, глянем, – Ратибор погладил недавно выскобленный подбородок, словно бы проверял, есть там уже щетина, иль нет. Бороденка у него росла противная, реденькая, как у козла, да к тому же пегая, – хотя сам был светло-русый. Да высок, да строен, да серо-стальные глаза, да брови – девичьему сердцу смерть. Было Рату для кого скоблиться-бриться, было…
Велесий шел стойко, ходко, ни на боль, ни на звон в ухе не жаловался, лишь иногда машинально трогал пальцами правую часть лица, словно бы пробовал – а все ли на месте, все ли цело?
– Да красивый, красивый, – вполголоса засмеялся Рат. – Уши не отпали, нос не кривой. Хоть сейчас женись.
Отрок выслушал все молча, не отозвался – знал: он слово, Рат в ответ – десять, да так потом и вернешься к своим посмешищем, с Ратибора станется – недаром мать его чужая была. И сам он по крови – чужак. Хотя, конечно, парень хороший, младших не гнобит… как некоторые.
– Пришли.
Часовой остановился под деревьями, но пальцем никуда не показал, не махнул рукою, предоставляя старшим самим догадываться, где он устроил «гнездо». Может быть, на той разлапистой сосне – там было б удобней всего, если уж на долгое время. Или вот – на дубу, правда, там уж больно высоковато, но зато – вольготно, есть, где пищаль пристроить – караульным на пост полагалась пищаль, хоть порох и экономили. Ну… где еще можно? Сосна, дуб… вот, в орешнике – тоже, пожалуй… Хотя, нет – пчелы. Во-он, кружат, видно, это именно у них там гнездо, а не у часового. Местечко-то занято, ага. Значит – дуб, сосна… И все, пожалуй… Ну, не тот же чахлый осинник?
– Дуб, – подумав, промолвил Рат.
Легоша улыбнулся и цыкнул зубом:
– А я на сосну думаю.
А Велесий ничего не ответил. Просто повернулся и пошел себе… к осиннику. Именно там он и оборудовал себе укрытие, да так умело и ловко, что даже Ратибор диву давался. Вроде бы пригорок, но лишних осинок нарубил, наставил – и обзор вполне достаточный и себя, родного, никому не видать, да и кто на это место подумает-то? И пути отступления продуманы грамотно – оврагом, и порох сухой – берендейка-пороховница не наземь брошена, подвешена на воткнутой в землю палочке, замаскирована ветками да жухлой осенней травой. Умно все сделал Велесий, грамотно. Рядом, в наскоро скрученном из коры туеске, блестел янтарем мед.
– Из орешника принес, – смущенно пояснил рыжий. – Я от пчел слово заговоренное знаю.
Ратибор спрятал усмешку – вот и урок. Не все, кто моложе, обязательно глупее тебя.
Устроившись на наблюдательном пункте, все трое еще раз внимательно осмотрели округу, старясь выявить– чего раньше не было, и что появилось новое, толкали рыжего локтями – а там туманок был? А птицы стаями такими кружили?