– Печенги, печенги!
– И точно, печенеги, – сказали взрослые и тоже стали смеяться.
– Что это они кричат? – спросил он своего толмача.
– Они кричат, что вы похожи на обгорелые корешки, – пояснил толмач, который был из пленных угров и давно мечтал хоть как-нибудь отомстить кангарам.
Очень тогда разозлился отец князя, потому что, посмотрев на себя, увидел, что лицо его черно, а ноги кривы и коротки. Да, он действительно похож на обгорелый корешок, но он сумеет отомстить за эту несправедливость, он отберет землю у народа русов, и тогда солнце и небо Ардара сделают и его народ тоже прекрасным, а русов он прогонит в степь, где они сами станут печенегами. Так началась новая война. И вначале кангары-печенеги потерпели страшное поражение, потому что в душе их жил страх перед народом русов, и, когда небольшого роста воин русов удавил огромного печенежского богатыря[13] на глазах всего войска, печенеги бросились бежать, объятые суеверным ужасом. Большого труда стоило отцу Куели доказать всем, что русы такие же люди и так же слабы перед смертью, как и все. Он нападал на беззащитные поселения русов и приводил пленных к своим юртам, где на глазах своих воинов убивал русов, чтобы видели все, как легко и просто их лишить жизни. Так он прогнал страх из сердец своих воинов и вскоре смог впервые победить надменных русов и их князя Владимира.
Много с тех пор воды утекло, давно уже умирающий отец передал свою саблю и власть над родом Куеле. Он так и не смог отвоевать земли русов для своего сына, потому что слишком крепки были стены их городов и слишком много воинов погибло в долгой войне, а князь Владимир привел новых бойцов из далеких лесов, из земли вятичей. Эти вятичи, или, как они сами себя называли, венетичи, стреляли из луков, как боги[14]. Их длинные стрелы не знали промаха и летели намного дальше стрел печенегов. Стоя на высокой башне, такой стрелок один убивал сотню печенегов, и с этим ничего нельзя было поделать. Война угасла сама собой, и князь Куеля, взяв власть в свои руки, сразу же заключил мир с русами, потому что рядом в степи бродили кочевья хазар, их давних и заклятых врагов.
Князь Куеля никогда не воевал с хазарами, но его отец прекрасно помнил, сколько горя принесли хазары его народу, и часто рассказывал, как из-за них печенеги принуждены были покинуть свои земли. «Это страшный и коварный народ», – так он всегда заканчивал свой рассказ и предупреждал Куелю держаться от их стойбищ и городов подальше и никогда не иметь с ними никакого дела. Куеля слушал отца и не понимал его страха; хазары такие же кочевники, как и все жители степей, ничуть не лучше его воинов. Но завет отца он все же исполнял, как того требовал обычай, и до сего дня.
Сегодня же напротив него сидел хазарский посол, медленно пил кумыс и, щуря хитрые глаза, хвалил его богатство и его бесстрашных воинов. Куеля не знал, зачем он впустил в свою юрту хазарина, зачем нарушил отцовский завет. Может быть, он устал слепо повиноваться завещанной мудрости и решил проложить свой путь по степи и найти свою правду, как когда-то его великий дед, который сумел разорвать незыблемость круга родичей и увести часть людей за собой на те земли, которыми теперь свободно владеет его внук. А может быть, все это было простой прихотью печенежского князя, который пресытился однообразием бесконечных скучных дней, когда нет войны и ничто не веселит и не будоражит кровь.
«Ах, война, война! – подумал Куеля. – Ни танцы девушек, ни соколиная охота, ничто не заменит эту дрожь в руках в предвкушении битвы, это ничем не передаваемое наслаждение победы, когда враг повержен и в ужасе бежит, и воздух весь пропитан его кровью и той незримой силой, которая только что гнала чужих воинов в бой. Теперь эта сила исторгнута из их сердец непреодолимым чувством страха и притекает в грудь победителя одним могучим пьянящим потоком».
Он вздохнул и скосил узкие глаза на хазарина, продолжавшего лить свою льстивую речь. Терпение его было на пределе, но он хорошо знал простую формулу посольского дела: чем дольше говорит твой гость, тем важнее его просьба и тем больше можно потребовать золота за свое слово, слово печенежского князя. Поэтому Куеля ждал, поглядывая то на заходящее солнце, то на сизый дымок над танцующим пламенем, то на плескавшийся на дне чашки кумыс.
– Ты бы мог стать великим... – посол хотел сказать «печенежским князем», но осекся и вовремя поправился: – Великим кангарским князем, повелителем всех кангар.
«Ну, сейчас будет просить», – подумал Куеля и не ошибся.
Посол согнулся в низком восточном поклоне:
– Великий хазарский каган обращается к твоей мудрости и к твоей силе, способной свершить великие дела, которые прославят твое имя в веках, и предлагает тебе союз, умножающий мощь наших полков и дарующий нам новые победы над общими врагами.
Хазарин разогнул свою спину, и Куеля с удивлением обнаружил, что перед ним не лежат подобающие такому случаю дары. Это было наглостью, граничащей с презрением, но он, как завороженный, продолжал слушать болтовню посла о грядущем величии и о том, как великий хазарский каган почитает одного его, Куелю, среди всех прочих печенежских князей. Он слушал все это, глядя задумчиво на шею посла и мысленно представляя себе хлесткий удар сабли, и то, как покатится эта ненавистная хазарская голова к его ногам. Интересно, долго ли она после этого будет говорить или умолкнет сразу же? Он прикрыл глаза и открыл их вновь, словно пытаясь избавиться от искушения. Взгляд его опять прилип к толстой шее посла. Наконец хазарин перехватил этот взгляд, и смутная догадка отразилась на его лице легким испугом. Язык его застрял на полуслове во рту, и наступила гнетущая тишина. Лица старейшин племени, сидевших за спиной князя, вдруг потеряли любезное выражение с застывшей приклеенной улыбкой и сделались холодными и непроницаемыми с таким же застывшим выражением, но уже не улыбки, а чего-то другого, неведомого и зловещего.
– Слышал я, что каганбек[15] начал войну с русами, – преодолевая свое искушение и с трудом отводя взгляд от лоснящейся шеи, заговорил Куеля. – Неужели он думает, что я нарушу договор с ними и вступлю на дорогу войны, полную бед и лишений, где никто не знает своего завтрашнего дня, а счастье переменчиво, как осенний ветер.
– Что ты, что ты! – хазарин по-женски замахал руками. – Сила каганбека велика, и у него хватает воинов на войну с русами.
Тут терпение Куели лопнуло, и он в ярости вскочил на ноги с перекошенным от гнева лицом, опрокинув недопитую чашу с кумысом. В одно мгновение он оказался около хазарина и ударом ноги опрокинул его на спину. Обнаженная сабля, отливая кровью в свете закатного солнца, трепетала в его руках, как былинка на ветру, готовая в любой миг скользнуть вниз, к мягкому телу хазарина.
– Я посол великого кагана! – прохрипел хазарин, дрожа от страха. – Я посол!
– Посол?! – закричал Куеля гневно. – Послы переступают порог моей юрты, юрты князя кангаров, только с дарами. А ты либо лазутчик, либо глупец, достойный смерти!
– Я посол, я посол! Я привез от каганбека предложение союза, – извиваясь всем телом, бормотал хазарин.
– Змеиный выродок, как ты смеешь насмехаться надо мной, кангарским князем?! – Князь остановился, тяжело дыша, и рубанул саблей подушку, на которой только что сидел опрокинутый хазарин. – Змеиный выродок! Ты полагаешь, что кангарский князь позволит кому-либо воевать рядом с собой, послушав твою глупую болтовню? Твой хозяин либо так же глуп, как и ты, либо ты скрыл истинную цель своего появления на нашей земле.
Вдруг лицо Куели прояснилось догадкой:
– Да ты, наверное, лазутчик и высматриваешь, сколько у нас воинов и где лучше напасть, чтобы истребить всех нас до единого, как это вы хотели сделать со своими соплеменниками, которые отказались принять иудейскую[16] веру?