– Что ты, что ты! – хазарин снова замахал руками. – Кангарский князь слушал дурные слухи про наш народ. Клянусь тебе Иеговой[17], что намерения наши чисты и совершенно лишены злого умысла.
Печенег на секунду задумался, припоминая завещанные его отцом предания об истории и судьбе его народа, а также нелегких испытаниях, выпавших на их долю, и посол, уловив его настроение, тут же приподнялся на локтях и перешел в наступление:
– Зачем слушать рассказы о прошлом; они плохой советчик в настоящем. Сколько людей, столько и историй о прошлом. В прошлом нет правды; и как сказал один мудрец, то, что скажут про нас завтра, уже будет ложью.
Куеля наступил ногой на грудь хазарина:
– Если боги хотят наказать человека, они лишают его памяти, памяти о своем прошлом. Прошлого нет только у рабов, и только им не нужна своя история.
Лицо его вдруг страшно исказилось от гнева, и сабля, только что былинкой трепетавшая в его руке, молнией ринулась вниз. Хазарин взвизгнул, закрываясь руками, но клинок снова рассек только подушку, на которой сидел раньше посол, и вернулся на прежнее место, словно хищная птица на руку хозяина.
– Если ты сейчас же не скажешь мне, что каганбеку на самом деле нужно, я сделаю с тобой то же самое, а потом брошу твое мерзкое тело на съедение псам, и пусть за этим последует война и прольется кровь, но никто, ты слышишь, никто не посмеет унизить князя кангар!
– Скажу, скажу, – испуганно залепетал посол. – Все скажу, как положено, без утайки, все, как велел передать сам каганбек.
– Так говори же, – сабля Куели все еще колыхалась в его руке, не собираясь так просто ложиться обратно в ножны.
– Каганбек просил тебя, – посол запнулся, дрожащей рукой смахивая холодный пот со лба. – Каганбек нижайше просит тебя, о великий князь кангаров, перехватить русский караван, который скоро прибудет сюда, в твои прекрасные владения. Каганбеку стало известно, что в караване очень много товаров, и это все ты сможешь взять себе, а каганбеку из этого каравана нужен всего лишь только один человек. Один только человек! – хазарин выдавил из себя улыбку и развел руки в стороны, словно подчеркивая малость и ничтожность просьбы. – В залог нашей будущей дружбы.
– Караван с товарами? – Куеля презрительно щурится. – Ты верно перепутал меня с грабителем?
Сабля в его руке сама собой подпрыгнула вверх, и Куеля, обернувшись к старейшинам, засмеялся:
– Этот презренный думает, что мы будем воровать пшеницу, которую русы везут в Сурож. Князь кангар ворует пшеницу! Ха-ха-ха!
Он вдруг резко повернулся к страже, стоявшей у входа, и воинам, видневшимся через открытый полог юрты:
– Вы слышите, воины! Этот хазарин хочет заставить народ кангар воровать пшеницу!
Кажется, сама степь возмущенно загудела за порогом юрты, и отблеск заката упал на багровое от гнева лицо Куели.
– Князю кангар не нужно воровать пшеницу! – испуганно лепечет посол. – Я неудачно выразился! Я прошу простить меня! Я нижайше прошу простить меня! Я всего лишь должен передать просьбу каганбека захватить одного человека в караване. Я думал заинтересовать вас этим делом. Но, если вам не нужна пшеница, вы ее можете отослать каганбеку, и он с радостью купит ее. И хорошо заплатит.
– Хорошо заплатит? – казалось, мимика гнева дошла до предела, но лицо Куели продолжало меняться. – Кангары торгуют пшеницей?!
Степь снова возмущенно откликнулась полузвериным воем.
– Я думаю, это выгодно, – заикаясь выдавил из себя хазарин. – По двойной цене каганбек все заберет и заплатит золотом.
– Золотом?! – кажется, в мозгу Куели мешок пшеницы никак не мог лечь на одну доску рядом с золотой монетой, или его чутье подсказывало ему какой-то подвох.
– Да, золотом, – выдавили дрожащие губы посла. – Думаю, что это очень выгодно.
– Ты что-то недодумал, хазарин. А чтоб тебе легче думалось, – Куеля посмотрел нежно на свой клинок, который ему вдруг стало жалко марать о трясущееся тело этого низкого человека, – мы тебя немного приподымем над землей. Вдруг на высоте твой ум слегка прояснится.
– На кол его! – заорал Куеля, со свистом рассекая клинком воздух.
Стража мгновенно подхватила посла под руки и потащила его вон.
– Стойте, стойте! – заорал хазарин. – Я все скажу!
Князь повелительно поднял руку, и воины остановились.
– Все, все скажу! – продолжал орать посол, зажмурив глаза.
– Последний раз я слушаю твою змеиную речь и, если я не услышу в твоих словах правды... – Куеля посмотрел немигающим взглядом на багровый диск закатного солнца.
– Всю правду, как есть, – торопливо затараторил посол. – Там в караване серебро, много серебра. В пшенице спрятано.
– Серебро? – князь уперся ногой в трясущееся тело.
– Доподлинно серебро! – откликнулся смелея хазарин. – И ты его все сможешь взять, а каганбеку, в знак будущей дружбы, нужен из всего каравана только один человек.
– Серебро в караване, – задумчиво проговорил Куеля, словно не замечая просьбы и обещания дружбы. – Откуда такая уверенность?
Едва прозвучали слова о серебре, как посол впился пристальным взглядом в лицо печенега и зорко стал следить за ним, стараясь уловить хорошо знакомый огонек, который вспыхивает в человеческих глазах всякий раз, когда речь идет о серебре или золоте. Этот огонек надо уметь зажечь, а потом, осторожно подкидывая в него золото, раздувать его все сильней и сильней, пока человек весь не попадет под власть золотого тельца, а душа его не сожмется до размеров песчинки. С такими людьми посол любил работать; они были просты и понятны и не махали саблей, как этот ненормальный князь. Жажда обогащения, живущая в них, делала их послушными чужой воле, и была эта жажда ненасытна, ибо все, что противоестественно человеческой природе, все превращается в губительную страсть, незаметно уничтожающую самого человека. И хазарину показалось, что он видит в глазах Куели этот неповторимый лихорадочный огонек, этот ни с чем не сравнимый блеск зарождающейся жажды богатства.
«Вот он, долгожданный момент, когда все становится на свои места и принимает привычные очертания», – подумал он. Теперь ему, как одному из потомков великого Обадии, остается только умело оплести этого варварского князя паутиной золотых нитей, нитей обещания сказочного богатства, чтобы заставить его служить бездумно и слепо и покориться воле богоизбранного народа.
И он непременно это сделает, ибо уже многих гоев[18] одним только блеском золотых монет сумел заставить служить себе и убивать друг друга.
Глава 3
Берегиня
Уже три недели идет из Чернигова по степи русский караван к Белой Веже, ничего не зная о том, как мир изменился за это время. Не ведают караванщики ни о том, что в Киеве внезапно умер Великий князь Владимир Святославович, ни о том, что начали хазары войну, вознамерившись вернуть отнятые у них Святославом города, а вместе с тем – былую мощь и славу Хазарского Каганата. Долго ждали и высчитывали иудеи-кабалисты нужный день для ответного удара, долго копили силу, собирая тарханов и ал-арсиев, и вот этот час пробил, но первое, что теперь сделает их каганбек, – это захватит Белую Вежу и вернет этой крепости хазарское имя Саркел.
Серый жеребец легко вынес Верена[19] на вершину невысокого пологого холма и, нетерпеливо ударив копытом, остановился. Всадник вытер пот со лба и, тряхнув рыжевато-русыми волосами, огляделся. Отсюда открывался чудесный вид на долину реки Калитвы, несущей свои ленивые воды сквозь густые заросли рогоза к прозрачным струям широкого Северского Донца. Невелика тихая Калитва, болотисты ее берега, но и в ней есть несказанное очарование живого существа, с удивительной нежной душой, которую позволяют увидеть только Светлые Боги и которая пытается достучаться до человека то волшебным шепотом волны, то таинственным отблеском серебристых рыбок, скользящих через отмели с золотистым песком в темно-зеленые омуты. Есть эта душа, и недаром сонные ракиты то там, то здесь склоняют над речной свежестью свои печальные кроны, словно беседуют с сестрицей-рекой. Раньше человек понимал эти беседы, слышал голоса речных духов и духов деревьев, но теперь давно уж все не так. Нет больше людей, которые понимают язык природы, и только легенды повествуют о том, что когда-то человек знал имена духов рек, озер и деревьев, и они любили его и помогали ему.