Два молодых водителя, больше часа «загоравших» в ожидании начальства на небольшом «пятачке» сбоку от Управления, застывают с открытыми ртами при виде представления, разыгрывающегося перед их взорами: молодая девушка, не обращая внимания на всплывающий пузырями подол голубого шёлкового платья, начинает спускаться по водосточной трубе с крыши. Её голые ноги в туфельках под цвет платья сами находят опору, ступая на чугунные ухваты, вбитые в каменную стену, а мускулистые руки уверенно перебирают по жестяной трубе.
— Ах… — синхронно выдыхают парни, когда кусок штукатурки из-под ноги отважной скалолазки летит вниз к их ногам.
Третий этаж… второй… первый… Последний раз сверкнув белыми бёдрами и обеими руками обуздав взлетевший к поясу подол, Оля оборачивается к застывшим водителям.
— Поспорила с девчонками из вохра, — девушка снимает с шеи болтающуюся сумку, достаёт красное удостоверение и трясёт им перед оловянными глазами парней, — мальчики, будете моими свидетелями…
— …ой, лиф у платья немного порвался, — Оля прикрывает руками грудь, — кто из вас свободен? Тут недалеко, я покажу…
— Как я люблю это место, — маршал облегчённо откидывается на спинку бамбукового кресла и любуется открывшимся видом на Амурский залив с террасы трёхэтажного особняка белого камня, который в санатории называют «домиком Блюхера», — тишина, спокойствие…
— Да, красота, — в один голос поддакнули расположившийся рядом Горбач и стоящий рядом адъютант маршала.
Последний даёт знак двум девушкам, закончившим сервировать стол, чтобы уходили.
— Ты тоже садись, Михаил, — кивает ему Блюхер, — выпьем вместе в первый и, может быть, в последний раз, как пить дать, погонит меня со службы Сталин. — Не говорите так, товарищ маршал… — деланно пугается адъютант, споро наполняя рюмки и подкладывая на тарелку шефа вяленого лосося и красной икры.
— Вы видели, как сегодня на переговорах, — перебивает его Блюхер и залпом, как воду, выпивает рюмку водки, — товарищ Апанасенко — то, товарищ Апанасенко — сё. Тут рядом стоит командующий фронтом, маршал, но его никто не замечает, как нету его… никому не интересно его мнение… ни Сталину, ни Будённому, никому…
Блюхер вновь резко наклоняется к столу и выпивает рюмку адъютанта.
— Думаете, что всё так серьёзно, товарищ маршал? — Горбач поспешно берёт свою в руки.
— Звоню Поскрёбышеву, он отвечает — у Сталина совещание. Понятно, что занят, только раньше находилась у него минутка поговорить с товарищем Блюхером, откладывал все дела, а сейчас — короткий разговор. И трубку бросает… холуи хорошо чуют, настроения хозяина.
— Так, может быть, с другой стороны зайти? — старший майор греет в руках рюмку.
— С какой такой другой? — Блюхер наливает себе из запотевшего графинчика.
— Помните, товарищ маршал, майора госбезопасности Чаганова? Того, что товарища Кирова спас? Так он сейчас в этом санатории долечивается, здесь неподалёку, в одном из охотничьих домиков. Пригласите его к себе, скажем, на морскую прогулку, и поговорите с ним в непринуждённой обстановке. Не откажется майор личное письмо передать…
— А что, дело говоришь, майор, — Блюхер прикрывает глаза, прислушиваясь к внутренним ощущениям после третьей выпитой, и медленно выдыхает, — организуй это дело…
— Товарищ Горбач, — на террасе появляется порученец маршала, — вас к телефону.
— … это ты отлично придумал! — счастливо улыбается маршал, — рано ещё списывать Блюхера со счетов.
— Разрешите ответить на звонок, товарищ маршал? — поднимается со стула старший майор.
— Давай быстро, — большая голова Блюхера утвердительно мотнулась.
Адъютант начинает потчевать шефа закусками, Горбач спешит на выход и, проходя мимо порученца, шепчет: «Останься, послушай тут».
— Как в больнице?! Как это произошло? А Мальцева в сознании? Стенографистка исчезла… — костяшки пальцев старшего майора, сжимающие трубку, побелели, — Цикановскому уже доложили? Он выезжает? Хорошо, держите меня в курсе.
— Ну ещё, Верочка, один кружок, — поднимаю голову и искоса смотрю на сержанта НКВД, неотступно следовавшего за нами во время прогулки по аллеям парка, а теперь присевшего на скамейку, откуда виден весь наш маршрут, — и на сегодня хватит.
— Ой, товарищ Чаганов, — защебетала медсестра, — будет мне на гоняй за это от Анны Алексеевны: только первый день как кризис миновал, а вы от каталки отказались и уже такую нагрузку себе даёте…
— … «и звала его не по имени и даже не имени отчеству, а по фамилии: товарищ Бендер». Кстати, Вера, а почему вы Аню по имени отчеству называете, а она вас просто по имени? Вы же почти ровесники.
— Потому, товарищ Чаганов, — охотно отвечает она, — что в больнице по имени-отчеству называют только врачей, а медсёстры до пенсии остаются Надями и Верами.
«Куда Оля запропастилась, четыре часа уже прошло»?
— А где и когда ты Анну Алексеевну в последний раз видела? — мелкая гравийная крошка скрипит под нашими ногами.
— Так перед самым отъездом в коридоре, она с какими-то военными уходила. Крикнула мне, что сама приедет в санаторий через час из кого-то БэДэ…
«Большой Дом? В НКВД»?
— В каком звании были те военные? — спрашиваю я безразличным голосом.
— В сапогах, двое молодых, а один такой солидный… — закусила губу девушка, — фуражка с синим верхом и красным кантиком. А ещё смешной такой случай со мной случился: я тут в санатории перед уколом в главный корпус бегала шприцы стерилизовать и там встретила товарища Горбача, а с ним рядом — ну вылитый вы, товарищ Чаганов. Фигура, рост, цвет волос, глаз… причёска — не отличишь… даже отметина на голове. Я опешила, стою смотрю на него, глазами хлопаю, а он внимание на меня не обращает, нос задрал, привык, видно, что его с вами путают.
— Горбач видел тебя тогда?
— Нет, он спиной ко мне стоял, — насторожилась Вера, заметив моё озабоченность, — сказал тому, похожему, что б был готов к шести, встречаемся, мол, на причале и так, не оборачиваясь, пошёл по коридору…
— Во что был одет тот похожий?
— В форму военную… сапоги, фуражка…
«Мой двойник из „НИИ-ЧаВо“? Если да, то что он здесь делает с Горбачом»?
— Сколько времени? — мои швейцарские часы растворились в тумане войны.
— Около шести, я думаю…
«Надо делать ноги, но как оторваться от соглядатая»?
Из боковой аллеи появляется женская фигура в белом халате, подходит к нашему сержанту, развалившемуся на скамейке, и склоняется над ним.
— Чаганов, Вера, помогите! — раздаётся до боли знакомый командный голос.
— Анна Алексеевна, ну наконец-то! — радостно взвизгивает медсестра, — пациент меня совсем не слушается! А что с товарищем случилось?
Медсестра круглыми глазами смотрит на разгром, учинённый в доме в наше отсутствие: сломанный стул, перевёрнутый стол, разбитый графин и стаканы. На полу лежит связанный полотенцами Горбач с кляпом во рту и что-то мычит, Оля привычными движениями на автомате вяжет руки и ноги сержанту, выпрямляется и смотрит на часы.
— Шесть пятнадцать, — выдыхает она, перехватывает взгляд Веры и подмигивает ей, — так надо, это японские шпионы, а я — лейтенант госбезопасности. Чаганов подтверди. Вера начинает заваливаться назад, и я едва успеваю подхватить её.
Горбач начинает биться на полу и рычать, Оля вынимает кляп из его рта.
— Мальцева, ё* *ь, ты сорвала операцию, которую мы готовили полгода!
11 августа 1938 года, 18:00.
— Проходите, товарищ Берия, — Сталин, вопреки обыкновению встречать гостей в центре кабинета и здороваться с ними за руку, остался сидеть за письменным столом, — докладывайте. Нарком, не глядя на собравшихся членов Политбюро, быстрым шагом проходит к столу для заседаний и встаёт у его дальнего от вождя торца.