— Постойте-ка, — на лице Вознесенского отражается непонимание, — магний мы используем для авиадвигателей… он что теперь и на резцы пойдёт?
— Нет-нет, — успокаиваю я его, — магний для этого не нужен, им восстанавливается титан, а вот он уже пойдёт на резцы.
«Ну и для того, чтобы сразу создавать инфраструктуру для будущих титано-магниевых комбинатов».
— А чем мы будем резать этот ваш сверхпрочный сплав? — ядовито улыбается мой сосед.
— Резцы, наконечники и бронебойные сердечники можно будет отливать в формах в любой кустарной мастерской, технология проверена, потребуется лишь окончательная заточка, как для любого инструмента.
— В кустарной мастерской? Плавить сталь? Это несерьёзно…
— У вас есть основания не доверять мнению профессора Сажина? — сурово суплю брови. Сосед смущённо отводит взгляд.
— Заманчиво, — ерошит густые чёрные волосы Вознесенский, — только не быстрое это дело заводы строить. А до тех пор придётся титан за границей закупать за золото.
Гудов с надеждой смотрит на меня.
— Так мы и сейчас им золотом платим, — неожиданно приходит мне на помощь Брускин, — до четверти металлорежущего инструмента за границей покупаем, а тут будем покупать сырьё, может быть дешевле выйдет.
На выходе из кабинета зампредсовнаркома меня останавливает тот самый комдив.
— Товарищ Чаганов, разрешите представится, помощник начальника Генерального штаба Захаров…
— Очень приятно.
— … Вы говорили на совещании о бронебойных сердечниках, — комдив машинально поправляет новенький орден Красного Знамени на груди, — хотелось бы иметь более точные данные о них, а лучше получить образец для испытаний.
«Это я удачно зашёл».
«Значит, Спецкомитет?3 по вопросам цветной металлургии, — гляжу на хитро прищурившегося вождя, — быстро, однако, Вознесенский и Захаров перевели мои предложения о производстве „сплава“ в разряд Постановления ЦК и СНК. Чего ждём? Ах да, ответа на предложение возглавить Спецкомитет по Дешифровке, Атомной бомбе и»…
— Товарищ Сталин, прошу оставить за мной КБ Григоровича-Лавочкина, — по лицу вождя пробегает едва заметная тень, он отворачивается, открывает табачную шкатулку и начинает набивать трубку, — хотя бы ещё на год, хочу закончить начатый проект пушечного истребителя…
«Опять пошлёт, как с пушкой… в поездку по стране? Долго молчит, сдерживается, если перед ответом закурит, то быть может ещё не всё потеряно».
— Ну хорошо, — хозяин поднимает голову и чиркает спичкой, — год у вас есть, но после этого срока КБ переходит в наркомат авиационной промышленности. Ещё раз предупреждаю, вы поставите на самолёт ту пушку, на которую вам укажут в Артиллерийском Управлении. А укажут они вам на пушку ШВАК.
«Лучшее враг хорошего? Можно понять логику вождя: изделие Шпитального уже в валовом производстве, испытано на всех типах самолётов… а что если ДШАК с его более мощным патроном начнёт ломать двигатели и повреждать крылья? „На самолёт“…, пожалуй, это ключевое слово. На использование пушки Дегтярёва-Шпагина в качестве зенитки запрета нет».
— Товарищ Сталин, если уж мы заговорили о пушках… В нашем НИИ-20 под руководством доцента Костенко разработан универсальный привод для малокалиберной зенитной артиллерии, достаточно лёгкий и небольшой по размерам чтобы вместе с радиоуловителем, дизель-генератором и четырьмя авиапушками его можно было установить на железнодорожную платформу. Получится своего рода зенитный мото-броневагон, который можно цеплять к любому составу для обороны от самолётов противника…
— Что за авиапушки, какой дизель-генератор? — вождь останавливается напротив меня.
— Четыре 20-ти миллиметровых ДШАКа, товарищ Дегтярёв предоставил, а дизель мы получили от наших испанских товарищей из «Испано-Сюизы».
— А это которые в Рыбинск переезжают, — понимающе кивает он, — имейте в виду, товарищ Чаганов, сейчас в нескольких КБ ведутся работы по 23-х миллиметровым авиационным пушкам, я скажу Кулику, как только их передадут на испытания, чтоб провёл проверку на этом вашем броневагоне.
— Товарищ Сталин, — чувствую, что настроение вождя немного улучшилось, — ещё прошу оставить мне бригаду ракетчиков.
— Товарищ Чаганов, — вождь чуть повышает голос, — вы пытаетесь объять необъятное, вы… постойте, это те деятели из Ракетного института, что на испытаниях своей «воздушной торпеды» чуть не погубили начальника Генерального штаба?
— Да, это они, — виновато киваю, — с новой техникой аварии, к сожалению, происходят. Инженеры были осуждены, ударно работали у меня в КБ, досрочно освобождены. Создали новую торпеду, новый пульсирующий реактивный двигатель, новую систему управления. В августе приступили к испытаниям пилотируемого варианта воздушной торпеды: ТБ-3 поднимал её в воздух и сбрасывал на высоте трёх тысяч метров, лётчик-испытатель разгонял торпеду до скорости 750 километров в час, трижды успешно сажал её на взлётное поле, один раз неудачно — отделался лёгкими ушибами (самого Марка Галлая, лётчика-испытателя ЦАГИ с годичным стажем, удалось сманить полётами на реактивном самолёте). Вскоре приступаем к испытаниям в автоматическом режиме, пилот будет только наблюдать за работой всех систем и выполнять посадку.
— Какая дальность, вес взрывчатки, топливо? — живо интересуется вождь.
— Планируем довести вес боевой части до одной тонны, а дальность — до трёхсот километров на шестистах литрах бензина.
— Что тоже неожиданное озарение? — седые усы Сталина растягиваются в улыбке, но глаза остаются серьёзными.
«Похоже, что наш разговор об „озарениях“ ещё не окончен»…
— Вовсе нет, — отвечаю спокойно, — это предложение Роберта Луссера, того немецкого конструктора, (вождь понимающе кивает). Он подсказал какой взять тип двигателя, указал на германский патент, уточнить расчет аэродинамики, а с остальным наши «деятели» сами справились.
— Хорошо, пусть остаются пока у вас, — вождь делает шаг в сторону и останавливается напротив Оли, — поговорим о вас, товарищ Мальцева. Сидите-сидите. Насколько я понял из характеристик на вас и других документов, предоставленных нашими органами, медицина для вас не является главным делом жизни. Это так?
— Так точно, товарищ Сталин.
— Почему такое? Отважных людей, владеющих боевыми приёмами и оружием у нас всяко больше, чем талантливых учёных-медиков…
«А талантливых разведчиков, владеющих боевыми искусствами, еще меньше».
— … лекарства, создаваемые ими, часто важнее пойманного шпиона или секрета, добытого в логове врага.
— Это так, товарищ Сталин, — щёчки подруги раскраснелись от волнения, — но кроме таланта учёному требуется много чего другого: трудолюбие, усидчивость, упорство. Учёный — фармаколог, чтобы достичь результата, должен себя буквально приковать к лабораторному столу. Хорошая идея — это даже не десятая часть дела, за ней идут годы монотонного труда большого коллектива по отработке технологий, проведению испытаний. Боюсь, не получится из меня учёного, я — бегунья на короткие дистанции. После того случая я почувствовала, что как будто в меня вдруг вдохнули вторую душу и они соревнуются внутри, пытаются одолеть друг друга: одна стремится погрузить меня в тишину науки, другая наоборот затягивает в шумный водоворот жизни и… последняя определённо побеждает. Чаганову повезло, его души оказались единомышленниками, а у Любы — чуть не задушили друг друга. Я говорю о душе не в поповском её понимании…
«„Тишина науки“, „жизненный водоворот“… не похоже на неё, меня что ли цитирует»?
— Вы это о переселении душ, товарищ Мальцева? — вождь удивлённо смотрит на Олю, — признаюсь, в молодости я запоем читал об этом в книгах о восточных религиях и о римской философии. Вот только не припомню, чтобы где-то было написано, как две души за одно тело воевали: слышал о таком от профессора Бехтерева, но это болезнь — шизофрения… и её симптомов у вас не наблюдается…
«Слыхал от кого-то что Надежда Аллилуева была больна этой болезнью».