«Первое, что приходит на ум — это поднять высоту антенны над землёй».
— Товарищ лейтенант, не добивает сигнал, — щёлкаю тумблером «Северка». — надо бы забраться повыше по склону, хотя бы метров на двадцать, попробовать там.
— Бобарыко, — лишь на секунду задумался Мошляк. — пулей к первому секрету, передай мой приказ сержанту Лукашенко: пройти вверх по тропе на сорок метров. Поможешь бойцам перенести пулемёт и сразу обратно. Выполнять. Васильев, на дерево сматывай антенну.
— Антошка, Антошка, ответьте Подсолнуху, приём. — Явственно, но очень тихо прозвучали в эфире долгожданные слова.
— Я — Антошка. — Закричал я в микрофон, краем глаза вижу как лейтенант хватается за голову. — Как слышите меня, Подсолнух. Приём.
Тридцать секунд проходят в томительном ожидании.
— Антошка, Антошка, ответьте Подсолнуху, приём. — Продолжает монотонно бубнить мой корреспондент.
«Не слышит меня»…
Отключаю микрофон и хватаюсь за телеграфный ключ и передаю вызов открытым текстом.
Почти сразу в наушниках зазвучала хорошо различимая морзянка — подтверждение приёма.
Кратко сообщаю, что мы с Рычаговым соверили вынужденную посадку у сопки Заозёрная, находимся в расположении взвода разведки под командованием лейтенанта Мошляка…
«А что скрывать, кто перехватит это сообщение, если даже на дальности, которая едва достигает 15 километров по прямой приходится работать на ключе»?
Напоследок передаю координаты некоторых огневых, обнаруженных разведгруппой, ставлю подпись и переключаюсь на приём.
«Опять молчание… Не факт, что радист с „Подсолнуха“ всё принял… Повторить»?
Тут откуда-то сверху послышались громкие крики, затем винтовочный выстрел и, наконец, очередью ударил «Максим».
— Васильев, спускайтесь с майором в лагерь, — в руках Мошляка тускло сверкнула воронёная сталь нагана. — ждёте меня там. Выполнять.
Где-то совсем рядом, зацокали пули и нам на головы посыпались срезанные ветки дубняка. Выдёргиваю из разъёма антенну, отбрасываю провод в сторону поднимаю к груди рацию и кручу головой в поисках сумки. В этот момент сильный удар вырывает железный ящик из рук, который на излёте пребольно токает меня в живот. Не шевелясь, потрясённо гляжу под ноги: пуля пробила одну тонкую стальную стенку корпуса радиостанции, оставив на второй внушительную вмятину.
— Тащ майор, бежим… — дёргает меня за плечо боец. — бросайте её!
«Как же, бросай… за утерю техники особой секретности по головке… хм… не погладят»!
Оторванная батарея летит под откос, железный ящик — в сумку, едва различимая козья тропа извивается по склону, ветки хлещут по лицу, мелкая каменная крошка плывёт по каблуками сапог. Вниз — не вверх, через три минуты мы с Васильевым врываемся в высокие заросли осоки, волнующейся под внезапно поднявшимся ветерком, и останавливаемся только в штабном шалаше, нас встречают стоящие старшина и Рычагов. Трое бойцов продолжают спать на песке, подлжив вещмешки под головы.
— Подвинь накидку, — командует лётчик, не обращая на нас внимания, морщась и держась за бок. — мои подходят…
Старшина убирает одну плащ-палатку с кольев, открывается небольшое участок синего неба… без единой тучки.
«Повезло нам с туманом»…
— … вот-вот, слышишь? И15-бис, мои сорок восьмой ипэ и ещё, кажись, штурмовики. Вместе со свежим воздухом и шумом камыша и звуком недалёкого боя в штаб проникло явственное гудение авиационных моторов.
— Ну сейчас мои ребята покажут япошкам!.. — Совсем повеселел Рычагов. На небе появились чёрные точки самолётов, разделённые на две группы машин по двадцать в каждой: первая шла выше и южнее, вторая со снижением — прямо на нас.
Через пару минут шум двигателей полностью заглушил все остальные звуки и невооружённым взглядом можно было легко разглядеть первую девятку атакующих бипланов с прямыми без «чайки» верхними крыльями. Ещё через короткое время от самолёта ведущей тройки отлелились десяток маленьких точек, быстро устремившихся к земле. Повторяя действия командира бомбы сбросила вся девятка.
— АО — десятые пошли… — Тоном комментатора начал Рычагов и вдруг заорал, неловко оседая на пол. — ложись!
Через секунду по всей округе загрохотали небольшие взрывы, поднимая в воздух заряды воды и песка. Мириады смертоносных осколков и гальки принялись косить осоку и камыш, пронзительно засвистели над нашими головами. Один из бойцов, отдыхавших после дежурства, спросонья пытается вскочить на ноги, но сильная рука старшины удерживает его внизу. Сверху на нас проливается грязный ливень из бурой тины, белых кореньев и жёлтого песка, забивающий глаза, уши, нос. Во вдруг возникшей тишине с трудом разлепляю глаза и прямо перед собой вижу крупного чебака, бьющего хвостом по земле.
— Никто не ранен? — Стою на четвереньках и трясу головой из стороны в сторону, как собака.
— Нет, нет, в руку… — как глухие, громко отвечают бойцы, старшина бросается к последнему.
Пошатываясь, поднимаюсь на ноги и поднимаю голову: истребители, выстроившись в большую карусель над плоской вершиной Заозёрный, по очереди срываются вниз в пикирование и поливают огнём своих пулемётов что-то внизу. Послышались хлопки японских зениток, но клубки разрывов видны значительно выше и в стороне. Бомбовый удар второй девятки И-15 пришёлся по склону сопки, метрах в сорока над нами, в сплошном зелёном лесном покрывале образовалась внушительная проплешина.
— Товарищ старшина, вы тут заканчивайте, — тот умело и споро бинтует руку раненому. — и на второй секрет, а мы с Васильевым на первый… Им может быть помощь нужна, последние бомбы куда-то туда упали.
Как выяснилось, одна из бомб упала на тропу, разделявшую наш секрет и позицию, где залегла цепь японских солдат, прочёсывавшая склоны Заозёрной и напоровшаяся на наш огонь. Этот взрыв прекратил атаку японцев, убив и ранив нескольких нападавших, не причинил никакого вреда нам, но к тому моменту в строю осталось лишь двое красноармейцев из пяти: был убит Бобарыко и тяжело ранен сержант и легко — ещё один боец. Лейтенант Мошляк встал за пулемёт и короткими точными очередями сбил на время боевой пыл самураев, но те перегруппировались и, подбадривая себя криками «банзай», бросились вниз на наши позиции.
— Одного прямо… в десяти шагах снял, — тяжело дышит лейтенант, сам легко раненый в плечо, шагая рядом с плащ-палаткой, на которой мы с Васильевым несём потерявшего сознание Лукашенко. — он скатился по склону… мне прямо под ноги…. а у него на поясе фляжка на тонком ремешке… лёгкая из белого железа… в брезентовом чехле… дай, думаю, воды испью…. я, значит, колпачок отвернул, пробку вынул…. а она в нос шибает… водка там была ихняя, саки называется… Васильев вдруг заходится в нервном смехе и роняет свой конец плащ-палатки. Мошляк, деловито снимает фляжку, наливает в колпачок мутноватую жидкость и заставляет моего напарника сделать глоток.
— … такой вот значит он есть, этот «самурайский дух», — вновь пускаемся в путь. — пьяные они в атаку идут… потому так громко кричат… храбрости им сс… водка добавляет. Уже почти в самом низу, на выходе из дубняка, оставив двоих бойцов с «Максимом» на тропе делаем привал. Выглядываю из травы и смотрю на небо: не послышалось, горизонт чернеет от множества едва различимых на глаз точек.
«Сколько же там самолётов? Сто… двести»? Через несколько минут, когда воздушная армада занимает половину небосклона и становятся видны очертания самолётов, картина проясняется: в первой и второй волнах — до сотни серебристых СБ, сверху и снизу их прикрывают десятки юрких истребителей, а замыкают строй полсотни огромных угловатых архаичных ТБ-3, призванных видимо, как слоны Ганнибала, сокрушить любую оборону противника.
«Приплыли… сам видел сегодня на аэродроме в Ворошилове как оружейники при помощи лебёдок подвешивали к подкрыльевым бомбодержателям этих слонов трёхметровые сигары ФАБ-1000»…
— П***ц. — Вторит моим мыслям кто-то сзади.