Я для них прямо-таки великан. Хронги еще мельче крунгов – мне по пояс…
Ну? Контрольный выстрел – в упор? Или попытаются отнять от моего лица кольчужные рукавицы и стрельнуть в глаз?..
Сколько времени требуется хронгу, чтобы выудить из-за щеки ядовитую колючку, набрать в грудь воздуха и плюнуть? Уж наверное, не больше, чем требуется отягощенному броней воину, чтобы внезапно вскочить.
Кто угодно на моем месте давно был бы обречен – ну да я не кто угодно. Если бы хронги знали, каков я – да разве засели бы в засаду?!
Я ухватил ближайшего врага за шишковатое колено, дернул и опрокинул на себя – в качестве щита. Маленького ненадежного щита; хронг завопил яростно и нечленораздельно – сперва я удивился его странному произношению и только потом вспомнил, что от неустанных упражнений с защечными иголками языки хронгов становятся раздвоенными, как у змей, и это сильно портит им дикцию.
Две или три ядовитые иголки мазнули по кольчуге – не прямым ударом, а соскальзывая. Вот оно как, друзья-недоростки, как сызмальства язык ни натруживай, как ни совершенствуйся в смертоносном плевании – а когда удача в бою отворачивается, демонстрируя обширный свой зад, то и с двух шагов непременно промажешь…
Мой сегодня день. По-прежнему мой, как вчера, как позавчера, как будет завтра…
Прочие выпущенные колючки угодили в живой щит – в невезучего хронга, который тут же перестал голосить. И пока товарищи погибшего подергивали челюстями, перезаряжая свое оружие, мой меч успел сделать три сверкающих оборота.
Оставшиеся на ногах хронги – их, конечно, было больше, чем поверженных, но все же гораздо меньше, чем перед боем, – нырнули в чащу. Тишина, далекая терпеливая кукушечка и целая куча неподвижных тел, причем одно – мой бедный щит – мертвое, а прочие явно собираются отправиться вслед за ним к суровым хронговским богам, а это значит, что на ровном месте по глупости и бесплатно я угодил на грань смертельной неприятности, куда более скверной, чем даже хронговская колючка…
Где мои подельщики, где эти трусливые негодяи?!
– Хоста! Рамоль! Хоста! Рам!
Если в лесу еще остались непотревоженные племена – наверняка явятся, чтобы посмотреть, кто это так кричит.
Моя лошадь с трудом поднялась. Посмотрела на меня затуманенным взором; извини, дорогая. Может быть, ты еще и оклемаешься, весу в тебе порядочно, да еще, говорят, лошади находят себе травку-противоядие.
А вот сумку, седло и прочую сбрую я сниму, уж прости. Тебе все равно без надобности…
Хронги еще дышали.
– Хостик! Рам!!
Ответом был далекий, но резво приближающийся стук копыт.
До сих пор мои подельщики всегда поспевали вовремя, авось не опоздают и теперь.
– …А на такие случаи, говорят, хорошо кота завести. Ловчего кота. Чтобы предупреждал, если что на дороге, чтобы и маску успеть надеть, и все такое…
К'Рамоль с авторитетным видом запаковал свой докторский сундучок. Приторочил к седлу; я бесцеремонно взял его лошадь под уздцы. Пусть едут вдвоем с Хостиком – мне нужна персональная лошадь, я сам по себе достаточно тяжел, а еще доспехи…
– Ну как, Рио, купим себе кота?
Я хмыкнул. Я тоже однажды купился на обещания зазывалы, приобрел ловчего кота, призванного предупреждать об опасности. Говорят, что такие коты верны своим хозяевам до смерти – это гнусная ложь. Во всяком случае, данный конкретный кот оказался не только неверным, но и совершенно паскудным животным – едва освободившись от поводка, он скрылся в чаще и появился лишь к полудню, когда очередной бой уже закончился и подошло время обеда.
А продавец-то как распинался! «Ловчие коты не уступают в верности даже ручным летучим мышам! Преданность у них в крови, вам не придется растить кота с младенчества либо выхаживать его в болезни… Полчаса за пазухой – и вот он ваш друг и защитник!»
Задушив верное создание и продав на базаре его шкуру, можно было бы частично покрыть убытки – но, увы, только моральные. Вероятно, кот прочувствовал эту мою мысль и в тот же вечер смылся, сбежал безвозвратно. Не удивлюсь, если он снова вернулся к хозяину, чтобы тот опять его продал.
К'Рамоль и Хостик с трудом взгромоздились на одного коня. Я поехал вперед на лошади Рама; на закате мы выехали из Пустоши, а еще через час на пути оказалась деревня.
Навстречу нам вышел сам деревенский староста, и по тому, как вежливо он приветствовал «господ героев», я безошибочно догадался, что нас ожидает если не Большой заказ, то, по крайней мере, достаточно выгодная сделка.
…Староста снова потер потные ладони:
– И… Слушать его тоже нельзя. Я тем парням, что клетку охраняют, уши воском заткнул. И каждому по свистульке в рот, чтоб свистением наговор прогоняли.
Мы с к'Рамолем переглянулись. Теперь, по крайней мере, ясно, что за душераздирающие звуки доносятся с заднего двора; Хостик держался в стороне – внешне безразлично. Впрочем, за таким безразличием может прятаться что угодно.
К'Рамоль поморщился. С сомнением пожал плечами:
– Хорош узник – не взгляни, не послушай… А поймали-то его как? Или он сам в клетку влез, пока темно было?
Староста прерывисто вздохнул. Усы его подобрались и обвисли снова:
– Так. Вы люди приезжие… У нас тут глиняный карьер неподалеку. Ну и… вы не знаете, что тут случилось-то, а мы в деревне уж не думали живыми остаться! Смерчи ходили, молнии били… руку видели черную, что с неба тянулась, – рука, как сосна трехсотлетняя! Не иначе демон демона гвоздил. Уже потом, когда стихло все – нашли в карьере этого, вроде как оглушенного, не в себе. Мы и повязали его… с перепугу. Так сами же теперь не рады!
Староста внезапно впал в раздражение. Сдернул с макушки «тень венца» – деревянную копию княжеской короны; отдельно от старостиной головы деревянный венец казался граблями, по странной прихоти свернутыми в обруч. Любой властоносец, даже самый мелкий, есть прежде всего тень властителя-князя; староста ожесточенно скреб растительность, уцелевшую по обочинам потной загорелой лысины. Мы молчали.
Почесывание помогло старосте овладеть собой. Слегка успокоившись, он с достоинством водрузил деревянную корону на прежнее место:
– Так… А теперь в клетке сидит. Железным листом обшили. Кузнецов согнали со всей округи… Неделю сидит, и я всю неделю – чтоб мне лопнуть – глаз не сомкнул! Потому что убить его нельзя, иначе как с колокольни сбросив, а где в селе такая колокольня?! Пока мы тут колокольню построим, он железо-то прогрызет…
– Сто монет, – раздумчиво сообщил к'Рамоль.
Староста болезненно дернулся.
– Сто монет, – повторил Рам. Опасаясь, вероятно, что собеседник глуховат.
Староста втянул голову в плечи. Привычная скупость и вечная стесненность в средствах не позволяли ему согласиться со столь чудовищной для маленькой деревни суммой; с другой стороны, ясно было, что измученный страхом мужичок готов сам продаться в рабство, лишь бы избавиться от пленника вместе с его клеткой, смерчами и молниями, могуществом и более чем вероятной местью.
– Но мы же не конвоиры! – справедливо напомнил к'Рамоль.
Хостик за моей спиной повернулся и вышел. Вышел тихо, но не бесшумно, а это означало, что он как бы приглашает меня за собой, хочет поговорить без свидетелей.
Любопытные, облепившие крыльцо, разом отхлынули; девицы, как по команде, покраснели и потупились, детишки разинули рты, а взрослые зеваки, коих тоже было изрядно, поспешно придали лицам отстраненно-рассеянное выражение: шли, дескать, мимо, да вот не решили еще, куда свернуть.
На Хостика смотрели скорее с ужасом. На меня – как обычно. Как смотрят на «господ героев».
На заднем дворе сипели свистульки. Клетка, превращенная в железный ящик, окружена была неглубокой белой канавкой. Две или три кошки с соловыми глазами лениво лакали светлую жидкость, и я с удивлением понял, что от магического наговора здесь спасаются, как при дедах и прадедах, разбавленным молоком черной коровы.