Насколько им известно, это завещание было единственным.
– Так случилось не по его воле, – бессмысленно сказал я.
Возможно, согласились они: немногие, находясь в добром здравии, собираются умирать в пятьдесят три года. Затем, осторожно затронув вопрос утверждения завещания, они спросили, не будет ли с моей стороны каких-либо указаний на этот счет. Я почувствовал, что увязаю в песке уже по колено.
– Законно ли то, – спросил я, – что в это время компания будет продолжать функционировать?
По их мнению, с точки зрения закона все было нормально. Оставалась необходимость утверждения завещания судом, и, в случае отсутствия более позднего, предприятие становится моим. Если я, в свое время, захочу его продать, то в моих же интересах позаботиться о его деятельности. Поскольку я являлся исполнителем завещания моего брата, моим долгом было позаботиться и о его имуществе. Любопытная ситуация, в шутку сказали они.
Не оценив ее должным образом, я спросил о том, сколько может уйти времени на утверждение завещания.
– Это сложный вопрос, – последовал ответ. – Что-нибудь от шести месяцев до двух лет, в зависимости от состояния дел Гревила.
– Два года!
– Скорее всего шесть месяцев, – мягко утешили они. – Это зависит от чиновников финансового управления, которых особенно не поторопишь. На все воля Божья.
Я заикнулся о том, что мне, возможно, понадобится их помощь с целью возбуждения иска в связи с несчастным случаем.
– С удовольствием, – сказали они и пообещали связаться с полицией в Ипсуиче. А пока – всего хорошего.
Я положил трубку, чувствуя нарастающее смятение. Эта контора, как и любая другая, может по инерции проработать еще недели две, может быть, даже четыре, а потом... Потом я вернусь к своим лошадям, буду тренироваться, готовиться к скачкам.
"Нужно найти менеджера”, – подумал я, весьма смутно представляя, как и где начать эти поиски. Наморщив от волнения лоб, Аннет Эдамс спросила, можно ли убраться в кабинете мистера Фрэнклина. Я сказал “да” и про себя отметил, что ее нерешительность может разорить компанию.
– Не мог бы кто-нибудь, – спросил я вслух, обращаясь ко всем сразу, – спуститься во двор и сказать сидящему в моей машине человеку, что я пробуду здесь еще часа два-три?
Джун с озаренным улыбкой лицом вновь выскользнула за дверь и, вскоре вернувшись, сообщила, что “человек” запрет машину, сходит куда-нибудь пообедать, вернется и будет ждать.
– Неужели он сказал все это? – поинтересовался я.
Джун рассмеялась.
– На самом деле он сказал лишь: “Ладно. Перекушу” – и куда-то утопал.
Уходя на обед, она спросила, не принести ли мне сандвич, и я, приятно удивившись, с благодарностью согласился.
– У вас, наверное, болит нога, – озабоченно сказала она.
– Гм...
– Вам надо положить ее на стул.
Джун принесла мне обещанный сандвич и, кладя его передо мной, наблюдала с материнской заботой, как я поднял и опустил ногу, куда она советовала. “Ей, должно быть, не больше двадцати”, – подумал я.
В дальнем углу комнаты возле компьютера зазвонил телефон, и Джун подошла к нему.
– Да, сэр, у нас все есть. Да, сэр; сколько вы хотите и какого размера? Сто овальных, двенадцать на десять миллиметров.., да.., да.., да...
Она быстро заложила длинный заказ в компьютер, ничего не записывая, в отличие от Аннет.
– Да, сэр, они будут отправлены сегодня. Условия, естественно, те же.
Положив трубку, она сделала копию заказа и положила ее в мелкую проволочную корзинку. Почти одновременно с характерным звуком заработал факс и вскоре с верещанием отключился. Она оторвала появившийся листок бумаги, тоже ввела информацию в компьютер и, сделав распечатку, положила ее в ту же корзинку.
– Вы все заказы выполняете в тот же день? – поинтересовался я.