– Вы сначала определитесь внутри страны, чья земля – французская, а чья – бургундская. То, что Жан Бесстрашный наконец решил помочь Карлу VI – удивительная новость! Говорят, даже возвратил Генриху V десять тысяч ливров, которые брал у него ранее за помощь Англии! Видно, почувствовал, что новый друг будет опаснее старого врага… Что касается справедливости, то Генрих – потомок норманнских завоевателей, которых в Британию тоже никто не звал. Пришли из Франции на остров, теперь вернулись обратно предъявить права и на этот престол. А так, конечно, жаль, что семейное дело Плантагенетов и Капетингов превратилось в войну между нациями. Ну и поделом вам. Любой войной движет жадность.
– Нет, клянусь! – юный оруженосец даже вскочил, пока все остальные молчали.
– Еще раз: жадность. У юноши – жажда славы, наверное, не раз уже снилось, как ты пленяешь самого сэра Джона Корнуолла, нет? У Генриха V – жажда новых земель. Новые вассалы, оммаж, дань – все очень просто. Вы идете сражаться, но мечта взять в плен одного-другого английского рыцаря, чтобы получить выкуп, также присутствует.
– Опасные речи ты завел, отшельник, – мрачно произнес барон, впервые обратившись к нему на «ты». – Для человека, в одиночестве живущего в лесу, ты слишком хорошо осведомлен. Откуда такие познания?
– Я только что из Кале, – нисколько не смущаясь, ответил хозяин. – Ездил туда к целителям за новыми травами.
– Неудивительно, – заметил Александр, – разве враги могли сказать о нас что-то хорошее?
– Будьте объективны. В Кале много ваших друзей. Говорят, что молодой английский король, несмотря на юную наглость, не так уж безрассуден и в науке ведения войны весьма искушен. Он ввел в войсках жесточайшую дисциплину, он не боится численного превосходства французов. У вас нет единоначалия, у многих не имеется военного опыта и закалки сражений. Вы воюете не за Францию, а за собственную так называемую воинскую доблесть. У вас нет короля, который бы явился символом нации и повел бы вас за собой, объединив всех вассалов. Пока же герцог Брабантский до сих пор не решил, идти ли ему за французами или нет. Стоит лагерем и ждет известий от Жана Бесстрашного.
– Ты знаешь, где его лагерь? – с надеждой спросил де Грасси.
– Да. Полдня пути. Я вам покажу дорогу.
– Слава пресвятой матери Клерийской! – вскричал барон.
Все, кто сидел за столом, возбужденно загалдели. Если до этого каждому хотелось переспорить хозяина, то теперь это желание пропало.
Вскоре начались байки о вторжении Генриха V, о военных талантах герцога Орлеанского, коннетабля Шарля д’Альбре и маршала Бусико, отшельник в разговоре уже участия не принимал. Жильбер захмелел и попросил разрешения уснуть. Он выбрал себе место у дальней стены и повалился на пол, лишь подложив себе под голову свернутый плащ. Телохранители и остальные воины тоже сослались на усталость. Остались бодрствовать только Филипп и отшельник.
– Скажи, мудрый человек, – в конце концов спросил барон, – почему ты живешь один в лесу?
– Я не могу находиться в обществе людей.
– Почему?
– Так распорядилась природа. Не могу.
– А почему ты так низко отзываешься о человеке? Почему отказываешь ему в благородстве и чести?
– Вовсе не отказываю. Только благородство честных людей стоит на службе у тех, кому это благородство чуждо. А близки только хитрость, которая позволяет управлять так называемыми «честными», жадность и тщеславие. Не лезь в драку, рыцарь, ты погибнешь.
– Почему? – удивился де Грасси. – А если и так, на все – воля Божья.
– Семья у тебя есть? Дети?
– Да, прекрасная супруга и два отпрыска – мальчишки-сорванцы.
– Кто о них позаботится после твоей смерти?
– Не знаю, – погрустнел Филипп. – Но где еще добыть славу, как не с оружием?
– Славу и… деньги?
– И деньги, – вздохнул барон, – я очень беден.
– Несколько дней идут дожди, – сказал хозяин, – земля размокла, лошади будут скользить. Надо будет спешиться, а пешему носить латы весом в двадцать пять килограмм будет невозможно.
– Спешиться – это «английский метод». Мне он не по нраву. Я останусь на коне.
– Не сможешь. И пешим в латах не сможешь. Дерись не мечом, а булавой или цепом, меч пусть будет на боку на крайний случай. Телохранителей держи при себе, чтобы не увлеклись боем и не оставили тебя одного. Помимо англичан, враг французов – собственная спесь. Отбрось ее, не думай о подвиге, думай о сохранении жизни.
– Я так не могу. Меня не учили беречь жизнь.
– Знаешь, – посмотрел хозяин на барона глубоким взглядом, – когда настанет пора умереть, если ты отдашь душу не сразу, ты до последней минуты будешь молить о сохранении жизни. Я видел это не раз и не два.
– А сколько? – барон приложился к кубку.
– Тысячи, – ответил тот и опять сверкнул глазами.
Де Грасси очень удивился.
– Ты такой искусный лекарь, что через руки твои прошло столько больных? Откуда ты, отшельник? Я не выдам твою тайну – слово чести!
– Верю тебе. Я из Египта.
– Египтянин? – удивлению Филиппа не было предела. – Но… У тебя, конечно, смуглая кожа, но ты не похож на сарацина.
– Считай, что я потомок египтян, которые жили там до сарацин.
– Вот как? – барон не нашелся что сказать.
– Пойдем, – встал отшельник, – я покажу тебе направление пути к лагерю бургундцев. Утром я не буду вас провожать.
– Почему?
Хозяин замялся.
– Конечно, тебе проще думать, что я как пещерный отшельник в Фиванской пустыне, поклявшийся сорок лет не видеть солнца, но это не так. Считай, что у меня редкая болезнь. Мне нельзя на свет. Потому я так и увлечен медициной – хочу прежде всего вылечить сам себя.
– Надеюсь, не проказа? – барон с опаской посмотрел на свои ладони, которыми прикасался к вещам хозяина.
– Нет! – засмеялся тот. – Тебе ничего не грозит.
Они вышли наружу. Дождь прекратился. Вдалеке раздался протяжный волчий вой. Хозяин долго говорил и показывал направление рукой, но, поняв, что успехов не добьется, вернулся в хижину и начертил Филиппу подробный план.
Вскоре гость уже посапывал.
Утром, увидев схему, проводник радостно засмеялся и, тыча пальцем в бумагу, стал утверждать, что именно так он бы их и повел.
Отшельник сказал, где искать ручей. Умываясь, холодной водой барон смыл последние признаки похмелья. Опять заморосивший дождь был мелким и противным, но скоро собрались в дорогу. Чем-то обиженный Жильбер не пришел попрощаться с хозяином, де Грасси сам благодарил лесного жителя за всех. Поклялся, что пообещает отрезать языки своим людям, если они разболтают о его хижине, и попытался дать ему серебра. Тот с негодованием отказался. Барон подумал, что за такого человека он и вправду отрезал бы чей-то не в меру длинный язык.
К четырем часам пополудни они прибыли в лагерь герцога.
Старые товарищи приняли его с радостью, барон с гордостью смотрел на украшенные геральдикой щиты и знамена, радовался многочисленности их войска и испытывал невероятное возбуждение перед скорой битвой.
Друзья сказали, что англичане заперты в ловушке у деревушки Мезонсель. Они двигались к Кале и наткнулись на огромные силы французов у Рюисонвилля. Стороны разделяет только поле между Трамкуром с востока и Азенкуром с запада – наверное, враги на нем завтра и сойдутся. Французов больше в несколько раз, и герцог Брабантский сомневается, стоит ли бросать в бой бургундцев – вряд ли им достанутся первые шеренги. А в таких условиях возможность добыть славу окажется ничтожной. Бургундцам только что и останется, как шагать по трупам – а это не для них.
Генрих V уговаривал пропустить его к Кале, но французы не согласились. Здесь англичане найдут смерть. С ненавистным королем отважные рыцари герцог Глостерский, сэр Джон Корнуолл и герцог Йоркский с графом Оксфордом – если их взять живыми, это будет очень щедрая добыча. Англичане выпустили пленных, взятых в Гафлере, но до этого сожгли аббатство Фекамп – а потому пусть не думают, что благородный поступок, совершенный уже после того, как они оказались заперты в мешке, уравновесит их гнусное преступление.