Итак, выбора не остается. Я обязан убить себя. Прошу, передайте моей семье, что надпись на моей могильной плите должна гласить: "Ричард Лоуэр, врач и негодяй".
Тут я расхохотался, настолько нелепым было его поведение, и, увидев, что я сдался, он ухмыльнулся мне в ответ.
- Нет, правда, я чрезвычайно сожалею, - сказал он почти обычным тоном. - Не знаю почему, но меня иногда охватывает такой гнев, что я не могу совладать с собой. А мое разочарование из-за этих трупов было таким жгучим... Если бы вы могли вообразить мои муки! Вы принимаете мои извинения? Вы будете пить из той же бутылки, что и я? Я не стану ни спать, ни бриться, пока вы не примете их, а вы же не хотите быть повинным в том, что я буду мести пол бородой?
Я покачал головой.
- Лоуэр, я вас не понимаю, - сказал я откровенно. - Как и никого из ваших соотечественников. А потому я буду думать, что таковы нравы вашей нации, что я сам виноват, если не понимал этого. И выпью с вами.
- Благодарение Небу, - сказал он. - Я уж думал, что по глупости лишился друга. Вы сама доброта, если позволяете мне сохранить вашу дружбу.
- Но, прошу вас, объясните, чем я вас так рассердил?
Он помахал рукой.
- Ничем. Я неверно истолковал... и я был расстроен, что потерял Престкотта. Не так давно у меня произошла бурная ссора из-за астрологического предсказания. Колледж врачей свято в них верует, и один человек угрожал воспрепятствовать мне практиковать в Лондоне, потому что я на людях выражаю презрение к астрологии и отстаиваю новое лечение минералами. Все та же битва между новыми знаниями и мертвящей рукой прежних. Столкновение это свежо у меня в памяти. И я не вынес, услышав, как вы, именно вы, становитесь на их сторону. Столь высоко я вас ценю. Непростительно, я знаю.
Он обладал талантом превращать оскорбление в похвалу, против которого у меня не было оружия. Мы, венецианцы, славимся изысканностью как нашей учтивости, так и наших оскорблений, но границы определены весьма точно, и даже самые неясные слова невозможно истолковать превратно. Лоуэр, и вообще англичане, обладают непредсказуемостью почти варварской; их гений так же не знает узды, как и их манеры, и их равно можно считать и великими, и умалишенными. Сомневаюсь, что иностранцы когда-либо поймут их или будут искренне им доверять. Но извинение - это извинение, и у меня редко его испрашивали столь изящно. Я пожал ему руку, мы обменялись торжественными поклонами и выпили за здоровье друг друга, тем самым завершив ссору по всем правилам.
- Почему вам так настоятельно и так неотложно требуется Престкотт?
- Мои мозги, Кола, мои мозги! - ответил он с громким стоном. - Я препарировал и зарисовал столько, сколько сумел раздобыть, и мог бы скоро завершить исследование. Я отдал ему годы, и оно принесет мне славу, когда будет завершено. А уж особенно спинной мозг. Просто завораживает. Но я не сумею завершить, если не получу еще. А если не завершу, то не смогу опубликовать мой труд. А мне известно, что один француз занимается более или менее тем же самым. Я не потерплю, чтобы меня побил какой-то юркий папист... - Он умолк, спохватившись, что снова оговорился. - Мои извинения, сударь. Но от этого столько зависит, и сердце просто разрывается, когда наталкиваешься на такие глупые помехи.
Он откупорил вторую бутылку, выпил из горлышка и протянул ее мне.
- Вот так. Причины моей невежливости. И должен признаться что с ними сочетается очень неустойчивый темперамент. Я по натуре холерик.
- И это говорит человек, который отвергает старую медицину!
Он ухмыльнулся.
- Справедливо. Но я говорю метафорически.
- Вы действительно смотрите так на влияние звезд? Считаете, что это вздор?
Он пожал плечами.
- Ах, да не знаю! Правда не знаю.