Подготовка у меня, кстати, строилась странно. Потому что, несмотря на то, что мне назначили тренера, он работал со мной, в основном, дистанционно. То есть он продолжал жить и работать в Москве, приезжая в наш городок максимум пару раз в неделю, я же тренировался дома. На местном стадионе. И, по большей части, без тренера. Как выяснилось, сейчас в марафонском беге тренеры исповедовали принципы айтишников моего времени: работает — не трогай. Вот меня и не трогали. Ну, почти… То есть у нас с тренером не было ни постановки какой-нибудь техники дыхания или работы ног, ни разбора возможных тактик бега, то есть ничего из того, чем я активно занимался на секциях что плаванья, что гимнастики, что самбо с боксом. Здесь же я просто бегал. Ну а тренер появлялся в основном для того, чтобы зафиксировать мои очередные результаты… Впрочем, может дело было в том, что для мира марафонского бега СССР я был, так сказать, приблудным. Этаким «политическим назначенцем» чья карьера, по всем прикидкам, должна скоро напрочь закончиться. Поэтому на меня и не обращали особого внимания. Настолько, что даже согласились с моим категорическим отказом от любой химии…
На Спартакиаде я так же побежал марафон. И, неожиданно для себя, пришел вторым. Причем, вторым я, как выяснилось, оказался за один забег ажно в двух соревнованиях, одно из которых было международным. И второе место в международном я чуть ли не с кровью вырвал у японца Сигеру Со, обойдя его даже не на секунду, а, буквально, на полшага. Что для марафона было почти невероятно… Победителем же обоих соревнований, слившихся в один забег, стал весьма именитый советский бегун Леонид Моисеев, который был более чем на десять лет старше меня. Но, если честно, я, вероятно, мог и выиграть. Потому что точно был способен еще прибавить. И, даже, хотел… Однако, к финишу мы подбежали довольно плотной группой, и когда я попытался из нее вырваться — меня слегка притормозили. Причем, похоже, специально. Уж больно неудачно для меня пересеклись моя траектория с траекторией еще одного нашего бегуна, который бежал в этой же группе. А когда я его обошел — прибавлять оказалось уже поздно…
Но я особенно не расстроился. Потому что, как ни крути, со спортом высоких достижений я свою жизнь вот точно не связывал. И поэтому был готов был в любой момент перестать этим заниматься и уйти в тень. Да, даже, и хотел бы! Но, увы, пока не удавалось. В первую очередь потому, что я, похоже, был все еще нужен той группе товарищей «наверху», которая зарабатывала на мне очки в неких аппаратных играх. И на мое мнение — хочу я этого или не хочу, им, по большому счету, было совершенно наплевать. Впрочем, с другой стороны, и плюшки мне от этого тоже перепадали, пожалуй, даже поболее, чем у остальных наших профессиональных спортсменов-любителей. В конце концов, из-за этого у меня сейчас практически не было проблем с изданием моих книг…
Из дверей, ведущих в прихожую, высунулась голова «маклера».
— В общем так — хозяин согласен, но только если вы заплатите сразу за год!
Аленка радостно вспыхнула. Она знала, что деньги у меня есть…
— За год? — я скептически покачал головой. — М-м-м… сразу не сможем. Нет сейчас таких денег. Если только к Новому году смогу собрать…
«Маклер» снова нырнул в прихожую. А я чуть постоял, а потом, поймав мысль, высунул голову к нему в прихожую и предложил:
— Если он скинет еще пятерочку, то я смогу к Новому году насобирать даже на два года, — и пояснил:- Где-то в конце ноября планирую заключить договор с «Лениздатом» на новую книжку. Так что к декабрю надеюсь получить аванс. И его как раз хватит.
«Маклер» окинул меня недоуменным и озадаченным взглядом. Похоже, несмотря на то, что я «пришел» к нему от Якова Израилевича, он никак не предполагал, что этот сопляк может оказаться еще и писателем. Но потом в его взгляде зажглось узнавание, затем понимание, после чего он снова приник к трубке…
Короче — мы договорились. Я вручил нашему удачливому «переговорщику» его заслуженные пятьдесят рублей, а так же еще двести за следующие четыре месяца, которые оставались до Нового года, чтобы он передал их хозяину, ну и написал расписку с обязательством в декабре выплатить оставшееся. И получил от него стопочку книжек с квитанциями на квартплату, электричество, телефон и так далее, а также комплект ключей. После чего он отчалил, оставив нас с Аленкой в квартире вдвоем.
Едва за ним захлопнулась дверь, как моя любовь с визгом бросилась мне на шею.
— Ура! Получилось!!! — после чего прильнула ко мне в поцелуе.
Я замер, с одной стороны буквально расплывшись, а с другой — постаравшись отстраниться подальше. Я ж не железный… А нам пока нельзя. По двум причинам. Во-первых, мы пообещали. Оба. Аленкиным маме и папе. Иначе бы ее ко мне в Ленинград одну не отпустили… Ну, то есть, ее и так не отпустили, потому что она приехала сюда вместе с братом. Причем, они остановились у родственников в Сосновом бору. А я пока жил в общежитии ЛГУ. Как и остальные абитуриенты. Несмотря на то, что все экзамены я уже сдал… Но, было договорено, что после того, как я разберусь с жильем, брат должен будет уехать, а она — остаться со мной до конца августа. И вот ради этого я и пообещал, что мы с ней ни-ни и ни за что! А, во-вторых, из-за того, что в старших классах школы существовало такое мероприятие как медосмотр, одним из главных элементов которого был осмотр девочек гинекологом. Причем, ни о какой конфиденциальности результатов этого осмотра и речи не шло… То есть, я не исключаю того, что официально они должны были быть именно конфиденциальными, но на самом деле это было совсем не так.
Советское общество вообще весьма бесцеремонно влезало в личные отношения. Причем, даже на официальном уровне. Профкомы, завкомы и парткомы регулярно рассматривали персональные дела своих членов на предмет соответствия их «моральному облику строителя коммунизма». И тех, кто не соответствовал, лишали премий, профсоюзных путевок, переносили отпуска с лета на зиму и так далее… В школе же это приводило к тому, что информация о том, что какая-то девочка уже, так сказать, «не девочка» мгновенно становилась известна всем. Причем, руководство школы считало себя вправе не только рассмотреть вопрос отхода «отдельных учащихся» от, типа, общепринятых моральных норм на педсовете, но и, даже, вызвать по этому поводу в школу родителей. Дабы, указать им на их упущения в воспитании. А то, как реагировали на подобную информацию сами «дети» — вообще отдельный номер. Стоило только по школе распространиться слухам, что какая-то девочка уже, того, «не девочка», то есть, соответственно, «дает», смешки, презрительные взгляды и обсуждения за спиной становились для нее меньшей из проблем. Впрочем, некоторые этим даже бравировали. Но моя Аленка точно была не из таких…
— Может пойдем погуляем? — предложил я, с трудом оторвавшись от любимой. Она с сожалением вздохнула и кивнула:
— Пойдем…
На факультет иностранных языков я поступил, считай, влет. Ну да с таким-то багажом… И дело было не только в поддержке сверху. Хотя и она, конечно, оказалась совсем не лишней. Но и без нее, багаж у меня оказался вполне хорошим. Во-первых — спартакиадовская медаль. Во-вторых, после победы на Спартакиаде я получил-таки звание мастера спорта. Причем, как бы смешно это не звучало, в той дисциплине, которой я никогда, так сказать, «официально» не занимался — в легкой атлетике. Спортсмены же при поступлении в любой ВУЗ всегда и везде пользовались немалыми привилегиями. Даже в США, скажем, капитан школьной футбольной команды мог рассчитывать на заметное снисхождение при поступлении, а уж у нас, из-за того, что ВУЗам было предписано вести активную общественную работу, которая заключалась в том числе и в выставлении команды на всевозможные межвузовские, городские и, даже, республиканские Спартакиады с этим было еще проще. В-третьих — мои книги и членство в Союзе писателей. Ну да, меня приняли. И, как и обещал Яков Израилевич, именно в Ленинградское отделение. Так что в число моих документов, которые я подал в приемную комиссию, вошло еще и письмо за подписью Первого секретаря Ленинградского отделения союза писателей Анатолия Николаевича Чепурова. Мы с ним познакомились как раз во время моего приема, и общался он со мной вполне благожелательно. Впрочем, скорее всего, он тоже рассматривал меня как некую «забавную зверушку», которую надо потерпеть, поскольку через нее, возможно, получится поиметь какие-нибудь преференции «сверху». Ну, или, отвести либо купировать возможные неприятности. Были на это кое-какие намеки во время нашего общения… С таким набором «регалий» поступление становилась если не простой формальностью, то где-то близко. А я ведь еще и экзамены сдал на пятерки. Ну, те, которые мне нужно было сдавать. Я ж был золотым медалистом — а нам экзамены урезали наполовину, оставив только устные. Ну, то есть, наполовину это тем, кто поступал в наш универ и другие такие же самые знаменитые ВУЗы СССР типа Бауманки, МИФИ или МГУ. В остальные, то есть подавляющее большинство ВУЗов СССР, как мне помнилось, золотые медалисты вообще принимались без экзаменов… Впрочем, мои пятерки на экзаменах были не совсем честными. Потому что я не сдавал экзамены вместе со всеми и в соответствии со строгими правилами. Ответственный секретарь приемной комиссии пролистав мои документы, просто встала и буквально за ручку привела меня в пару кабинетов, где мне, без всяких билетов, задали несколько вопросов, после чего сказали: