Отвечаю не сразу, хотя понимаю, что могу ответить только одно:
– Думаю… думаю, это надо спросить у понедельника…
Лес заблудился
Тем же утром лес собрал кой-какую снедь, взял ружье, и ушел в лес. Мы говорили ему не делать этого, мало ли что может случиться в лесу – но лес настаивал. Он говорил нам, что виноват в том, что лес заблудился в лесу, и теперь он должен пойти в лес и найти лес.
Лес ушел в лес, когда солнце встало над деревьями – мы ждали его весь день и весь вечер, даже когда стемнело – но лес так и не появился. Мы поняли, что он тоже заблудился в лесу.
Мы были возмущены происходящим, – той же ночью мы долго выговаривали лесу, что так нельзя, что вообще за дела такие творятся, лес пошел в лес искать лес и заблудился. Лес признался, что ему очень стыдно, что так получилось, и он готов сию минуту пойти в лес, чтобы разыскать лес. Лес так и сделал – мы ждали его до рассвета, но лес так и не вернулся, заблудился в лесу.
Мы хотели помочь лесу, но совершенно не знали, как это сделать, – как можно помочь лесу, который без конца плутает в самом себе и не может выбраться? Мы вообще готовы были махнуть рукой на эту затею, если бы не одно но – мы сами заблудились в этом лесу, так бесконечно давно, что уже не помнили, есть ли вообще в мире что-то кроме бесконечного леса. Более того, иногда в наших скитаниях и попытках выбраться из чащи мне самому казалось, что я тоже – лес…
Кто отверг саговник
А мы спасаем планету.
Это очень важно.
Вот вы там сидите у себя, не знаем, где, а мы спасаем планету.
И это очень важно.
Вы сами-то посмотрите, сколько лесов на планете осталось?
Верно, нисколько, уже двести лет нет никаких лесов, одни безжизненные пустыни, одни руины и осколки.
А мы спасаем леса. Это очень просто, посмотрите сами: нужно набрать пластиковых обломков, они сейчас повсюду, потом переплавить. В расплавленную массу добавляем зеленый краситель, хорошенько размешиваем. У нас даже целая фабрика есть, и красители самых разных оттенков. И формы у нас есть, куда заливаем получившееся месиво, вот, посмотрите – тонкие, изящные ветки, узорчатые листья, стройные стволы, тончайшие травинки, – а есть умельцы, которые даже ухитряются сделать капельки дождя и воздушные паутинки на ветвях.
И получается лес – бермудский сабаль, нет, не соболь, сабаль, дум-пальма, должно быть, думает много, саговник отвергнутый, интересно, кто его отверг, красный кедр, мы ему иголки с красным красителем сделали, каменная береза – мы складывали её из камней, как положено.
И получается лес.
Пока он еще маленький, несколько гектар в пустыне, – но он будет все больше и больше, пока вся земля не покроется лесами, как в старые добрые времена, когда планету еще не загубили. Что сказать, трудно, конечно, мы даже иногда отказываем себе в новых запчастях, чтобы купить что-нибудь для фабрики.
Само собой, нам хватает и хейтеров, куда же без них, мы уже привыкли. Да ну вас совсем, лучше бы делом занялись (а это не дело), лучше бы детям больным помогали (вы когда последний раз за сто лет хоть каких-то детей видели?), с жиру беситесь (это мы-то, у которых уже корпуса разваливаются и провода замыкает), а куда ваши родители смотрят (а они нам помогают), ничего у вас не получится (ну, конечно, а лес тогда откуда?) уничтожить вас всех надо (без комментариев).
Но больше всего добил человек, который сказанул буквально следующее: мы, видите ли, неправильно делаем лес, и это не лес вовсе. Что ничего у нас не получится, потому что лесов не осталось, и зря мы стараемся. Нет, мы с сумасшедшими дело не имеем, только их нам еще не хватало, но этот был какой-то уж совсем не в себе. Бредил про какое-то там живое, неживое, сам ничего толком объяснить не мог.
Ладно, черт с ним, собака лает, караван идет, – мы продолжаем высаживать лес, мы верим, что через десять тысяч лет планета покроется лесами, как в старые добрые времена…
Оазис
– Завтра я пойду, – сказал тропический лес.
Мы даже не спросили – куда, мы и так понимали – лес пойдет в город, искать выход из города, должно же быть что-то в мире кроме этого бесконечного города.
Мы даже не сказали лесу, что он не вернется, – как не вернулся хвойный лес и бамбуковые заросли. Насчет хвойного леса мы сомневались – мы не видели, как он уходил, это буковая роща сказала, что он ушел – и мы боялись, как бы на самом деле буковая роща не сделала что-нибудь с хвойным лесом.
Мы ждали тропический лес три дня – разумеется, он не вернулся, как не возвращался никто. В глубине души мы уже понимали, что из бесконечного мертвого города нет выхода, – но боялись в этом признаться сами себе.
Больше нас беспокоило другое – то один, то другой осторожно спрашивали друг у друга, как так получилось, что мы все здесь вместе, ведь не может быть такого, чтобы в одной точке планеты жил хвойный лес и тропический лес, поросли ягеля и мексиканские кактусы. Почему мы не желтеем по осени, почему у нас не облетают листья.
Мы старались не думать об этом – сами не знаем, почему, как и не думали, почему нам не нужна вода, ведь её не было здесь, на маленьком оазисе посреди мертвого города…
Ч… Е… Л… О…
В этой истории у героя не будет имени, оно останется где-то там, за пределами истории, за шорохом страниц. А здесь он будет просто человек.
Ч
Е
Л
О
В
Е
К
И у него будут очки. Вот так:
О
Ч
К
И
Очки непростые, какие-нибудь понаворочанные, стимпанковские, через которые человек
(Ч
Е
Л
О
В
Е
К)
…видит мир. Смотрит на фонарь, например, а видит —
Ф
О
Н…
…ну, и так далее.
Каждую буковку видит, а каждая буковка сидит, запертая в клетке, все-все буквы по клеткам сидят, чтобы слова получились.
А у человека ключ.
К
Л
Ю
Ч
Вот он этим ключом клетки-то и открывает, щелк, щелк, – и готово, порх, порх – буквы и полетели.
Полиция человека ищет, у всех спрашивает, – не видели ли где человека, не пробегал ли? А у кого спросить, у кого, если нет никого, то есть, совсем, – ни фонаря, ни дерева, ни улицы, ни бульвара какого-нибудь – ничего, все разлетелись буквами, буквами, вольными, крылатыми, и не разберешь уже, что это было – Л, В, А, Б, Р, Ь, У, или там – Ь, Ф, Н, О, Р, А, или там еще как.
Так что человека и не поймать. Вот побегут за ним по мосту, а человек по мосту пробежит, М или там О из клетки выпустит, мост-то и обрушится вместе с полицией.
Полиция его вообще побаивается, – не мост, конечно, человека. Вот так вот подкрадутся к нему, а он П из клетки выпустит или там О, или Ц – вот уже полиции и нету.
Так что тут как-то по-другому действовать надо.
А вот…
– Уважаемый… человек… у вас такие замечательные очки…
Человек раскланивается, благодарит.
– А вы бы не могли дать померить?
Человек настораживается, нет ли какого подвоха, наконец, нехотя снимает очки…
Вот тут.
Вот сейчас.
– Смотрите!
И показываем ему на собор на площади.
Он смотрит.