Ночь наступает.
Кончается осень.
Кончается время людей.
Боу закрывает уши ладонями.
Кричит – срывается на визг:
– Не надо, не надо, не на-а-а-до!
Боу рыжая.
И волосы у Боу до плеч.
Прохожие останавливаются, оборачиваются изумленно, кто-то даже подходит, с вами все в порядке – Боу растирает виски, хочет позвать на помощь, тут же спохватывается, широко улыбается, нет, нет, все хорошо.
Боу пятнадцать лет.
У Боу джинсики розовые.
У Боу рюкзачок за спиной, а на нем британский флаг.
Так-то.
Тянутся, тянутся по холмам седые туманы.
Ветер гонит на опустевших полях последние колоски.
Люди спешат домой, заезжают в гараж, опускают ворота. Зажигают свечи в резных тыквах, разводят огонь в каминах. Из витрин смотрят скелеты в ведьминских колпаках, разноцветные надгробия, резные тыквы, народ скупает ведьмины пальчики, по улицам ходят люди, залитые красной краской…
Стемнело.
Кончилось время людей.
Пол прислушивается.
Пол это не тот, который напротив потолка, – это его зовут так, Пол.
А полностью Паулин.
В честь одного Паулина известного.
Вот он прислушивается. И говорит:
– Еще одна… где-то тут… рядом…
Боу замирает.
Пытается понять, что она видит, – не понимает. Смотрит на набережную, а что такое, где Большой Бен, нет Большого Бена, а где Парламент, и Парламента нет, вместо Большого Бена возвышается причудливая башня, а на ней трилистник.
Боу спешит прочь, сворачивает туда, где Глаз Лондона, а нет никакого Глаза, а дальше лестница поднимается, кажется, в самые небеса.
Боу бежит прочь, Боу торопится, Боу огибает прохожих, чего они так на Боу уставились, ну еще бы, здесь никто так не одевается, это Боу одна такая вот… в джинсиках, и рюкзак у Боу с британским флагом – больше ни у кого такого нет.
Боу бежит, впечатывается с размаху в стену, ай, ах, откуда здесь стена, только что никакой стены не было…
Оглядывается.
Вот он, Большой Бен, на месте.
И Глаз на месте.
Все при всем.
– Пусти…
Боу делает вид, что не слышит.
– Пусти-пусти-пусти!
Боу зажимает уши.
И Боу кричит:
– Пусти-пусти-пусти!
Это не одна Боу, это разные Боу. То Боу, которая живая, по городу идет, джинсики у Боу и рюкзачок. А то Боу, которая мертвая, уже две тысячи лет как. Вот она и кричит:
– Пусти! Пусти-пусти-пусти!
А Боу не пускает.
Спешит домой, прячется за дверью, маму обнимает, чмоки-чмоки, и наверх бежит, в комнату к себе, падает на кровать, в подушку лицом зарывается, не слышать, не слышать, не слышать…
Боудикка смотрит на город, раскинувшийся по обе стороны реки.
Кивает своим людям, вскрикивает – коротко, резко:
– Сжечь!
Халлы бросаются на город, все, разом, рвется в город толпа с оглушительным ревом, трещит беспощадное пламя, воины тащат простоволосую женщину, взмахивает клинок…
Боудикка торжествующе сжимает зубы, так её, так.
И снова кивает своим, взмахивает рукой:
– Сжечь.
Взмахивают клинки, пылают факелы, Боудикка сжимает зубы в бессильной злобе – Лондинумм будет сожжен, и следа не останется от проклятого города. Боудикка замечает двух девочек, затаившихся за обломками маленькой ограды, торжествующе вскрикивает, обнажает клинок, сейчас они ей за все ответят, за все, за все, за все… тощая женщина рвется к девочкам, так ей и надо, давно ли сама Боудикка в бессильной злобе рвалась к дочерям, когда…
…не вспоминать.
Нет. Вспоминать, подогревать свою злобу, уничтожить проклятых квиритов…
ГОЛОСА В ГОЛОВЕ, СИМПТОМЫ…
Боу набирает в поисковике, тут же обновляет страницу, нет-нет-нет, это как-то слишком страшно получилось…
Боу снова набирает:
БОУДИККА
Читает…
…уважаемые туристы, обратите внимание на памятник на набережной – женщина на колеснице, запряженной двумя лошадьми. Это памятник Боудикке, предводительнице кельтов, которая подняла свой народ на бой против римлян, но потерпела поражение…
Боу вздрагивает, спешным шагом уходит прочь. У Боу джинсики розовые, на коленках прорезанные, и рюкзачок за спиной, а в рюкзачке альбом, это Боу рисовать учится.
– Привет.
Боу зажимает уши ладонями. Тут же снова открывает уши, смотрит в темноту осенней ночи.
– А привет.
– Хочешь, город покажу?
Боу морщится, сонно потягивается на постели.
– Да ну, чего я, город не видела, что ли…
– А я тебе свой город покажу.
Боу оживляется.
– А пошли.
Боу спускается по лестнице, отродясь такой лестницы в доме не было, и двери такой в доме не было, и улицы такой не было, вымощенной камнями. Мимо проносится что-то быстрокрылое-крыломашущее, Боу отскакивает в испуге.
Ничего, ничего… не бойся…
Все тот же голос.
Боу оглядывает причудливые замки, башни, колонны, лестницы, робко спрашивает – а туда можно? А туда? (можно, можно), поднимается на башню, восторженно смотрит на город. Изумленно смотрит на черточки на вывеске, голос в голове подсказывает, прямая черточка справа – би, слева – аш, посередине – а, косая черточка посередине – а…
…Боу обступает в сторону, смотрит на полотна, не понимает, не верит себе, быть не может, чтобы она сама все это нарисовала, Боу без году неделю рисует, а вот нате же вам.
И мама охает, ахает, красота какая.
И все охают, ахают, надо же, какая красота.
…первое место в конкурсе чего-то там.
Боу торопится, Боу спешит, засиделась Боу на конкурсе чего-то там, вот теперь приходится по темноте возвращаться, Боу спешит, торопится, маме звонит, бегу-бегу, скоро-скоро буду. Только бы дойти по темноте, ночь недобрая, ночь осенняя, идет за Боу, нюхает следы, лижет темноту раздвоенным языком…
Темнота хватает Боу сзади, тащит рюкзачок, лезет Боу в карман, хочет выхватить телефон, Боу извивается, лягается, пусти-пусти-пусти, кто-то зажимает Боу рот…
…цокот копыт.
…взмах клинка.
…еще.
Тук-тук-тук, цокот копыт.
Тук-тук-тук – с легким стуком катятся по тротуару отрубленные головы преследователей. Боу оборачивается, прячет лицо на груди своей спасительницы, коротко всхлипывает. Женщина в причудливых одеяниях обнимает Боу, гладит по голове, ну что ты, что ты, всё хорошо…
Паулин смотрит на полотна. Толкает под локоть ученика, кивает:
– Еще одна.
Ученик восторженно смотрит на картины, ученик мало что понимает, молодой еще.
– Э-э-э… кто еще одна?
– Да вот… вот через таких она в наш мир и просачивается…
– И что делать будем?
Паулин чиркает спичкой, зажигает факел.
– Да вы… вы что?
Паулин сжимает зубы, так он и знал…
– Да мне самому жалко… до черта жалко… такой талантище… а что делать…
Треск пламени.
Боу оборачивается, Боу не верит себе, как так – треск пламени, почему, зачем – треск пламени, гибнут причудливые дворцы, лестницы, колонны, анфилады, гибнет нарисованный город…
Боу бросается к пожарищу:
– Не… не смейте!
Паулин перехватывает руку Боу, пытается что-то объяснить, Боу не слушает, да они никогда не слушают, всегда приходится идти на крайние меры, всегда…
– Пусти… пусти!
Голос в голове Боу.
Боу раскрывается. Раньше она и не знала, как это – раскрываться, вот так, меж двух миров, пропустить грохочущую копытами конницу, бряцающих оружием воинов, сжимает зубы от боли, раскалывается голова…
…голос Боудикки как из ниоткуда:
– Спасибо… спасибо!
Боудикка смотрит на город, кивает своим воинам:
– Сжечь!
Сжимает зубы в бессильной злобе – ненавистный Лондинуум будет разрушен до основания, сама память о нем истлеет в веках. Боу не понимает, как, почему, зачем, Боу смотрит на Боудикку, почему та заносит над ней клинок, это же она, Боу, это же…