Теперь же, благодаря Нари, Манижа знала, что первым делом нужно лишить принца джиннов сердца – но сначала их, конечно, предстояло найти.
Манижа снова перевела взгляд на город. Стояла пронзительная тишина, навевая странный флер на всю картину. Словно в Дэвабаде царил покой, и безмолвный ночной город мирно спал, как и прежде – под защитой своих законных правителей.
Фантазия разбилась об очередной вопль, послышавшийся вдали. Повсеместно крики уже начинали затихать, и ярость ночи уступила место исступленному страху. Когда люди напуганы, когда они загнаны в тупик, они не кричат. Они прячутся сами, прячут своих близких, ищут любого укрытия, молясь, чтобы опасность прошла их стороной. Все в Дэвабаде знали, что следует за взятием городов. Они росли на рассказах о кровавых расправах беспощадного неприятеля: в зависимости от того, откуда они были родом, они слушали леденящие кровь истории о варварском захвате Дэвабада или Зейди аль-Кахтани, или Дараявахаушем э-Афшином по прозвищу Бич Кви-Цзы, или о бесчисленных разорениях человеческих городов. Нет, криков не будет. Жители Дэвабада спрячутся по углам и будут беззвучно плакать, крепко прижимая к себе детей, и внезапная утрата магии покажется им лишь одной из многих трагедией этой ночи.
Они решат, что к власти пришел новый Сулейман. Любой разумный джинн пришел бы к такому выводу. Не с того ли начался великий суд Сулеймана, что он лишил всех джиннов магии предков? Сейчас все наверняка боялись того, что их жизнь окажется разбита на осколки: что их разлучат с семьями, и, в бессилии, они будут вынуждены служить очередному человеческому господину.
Бессилие. Манижа сильнее прижалась ладонями к холодному камню, остро желая почувствовать магию дворца. Зажечь танцующий огонек или выпустить пелену дыма. Казалось невероятным, что ее способности просто исчезли, и она могла только вообразить себе количество раненых в лазарете, раненых, которых она теперь не могла исцелить. Для женщины, у которой отобрали все, что она когда-либо любила – застенчивого провинциального дворянина, который мог бы стать ее мужем; новорожденную темноглазую дочь, которую она так жаждала снова подержать на руках; брата, которого она предала; саму свою честь, год за годом преклоняя колени перед Кахтани, – потеря способностей оказалась худшим испытанием. Ее магия была ее жизнью, ее душой – фундаментом силы, которая позволила ей пережить все остальное.
«Что ж, возможно, это справедливая цена за использование целительной магии для убийства», – нашептал голос в ее голове. Манижа отмахнулась от него. Сомнения сейчас не помогут ни ей, ни ее подданным. Нет, лучше полагаться на гнев и ярость, закипавшие в ней при мысли о том, как одна юркая шафитка на корню загубила все планы, которые она вынашивала долгие годы.
Нари. Вызов в темных глазах. Слабый, с оттенком сожаления, взмах плеча, когда она надела самое драгоценное сокровище их рода на палец недостойного пескоплава.
Я бы отдала тебе все, дитя мое. Все, чего ты только могла пожелать. Все, чего всегда была лишена я.
– Празднуешь победу?
От насмешливого голоса Аэшмы сводило скулы, но Манижа не подала виду. Она давно имела дело с ифритом и знала, как с ним обращаться – с ним и со всеми другими. Нужно просто никогда и ни перед кем не давать слабину. Никаких сомнений. Никаких союзников и близких. Манижа продолжала смотреть вперед, и он присоединился к ней у стены.
– Как долго я ждал, чтобы лицезреть город Анахид. – В его голосе звенели нотки жестокого торжества. – Но это совсем не те райские кущи, о которых слагали песни. Где шеду, которые-де надзирают за всем с небес, где сады с деревьями-самоцветами и реки вина? Где раболепные мариды, украшающие радугами водопады, где библиотеки, хранящие секреты мироздания?
У Манижи все сжалось внутри. Исчезли, навеки. Когда она штудировала историю своих великих предков, то рисовала перед собой совершенно иной Дэвабад, совсем непохожий на то, что она видела перед собой.
– Мы вернем их.
Она бросила на него быстрый взгляд и отметила хладнокровно-довольное выражение, исказившее его огненное лицо.
– Она любила это место, – продолжал он. – Оазис для тех, кого она собрала под своим крылом, тщательно взращенный рай, в котором не было места грешникам.
– Ты как будто завидуешь.
– Завидую? Три тысячи лет мы вместе с Анахид скитались по двуречью, наблюдая за тем, как отступает вода и наступают люди. Вместе мы воевали с маридами и вместе летали на ветрах пустынь. И все это было вмиг позабыто из-за ультиматума одного человека.
– Вы предпочли по-разному выстраивать отношения с Сулейманом.
– Она предпочла предать свой народ и самых близких ей друзей.
Она спасла свой народ. И я намереваюсь поступить так же.
– А я-то думала, мы наконец забудем об этом и заключим мир между нами.
Аэшма фыркнул.
– И как ты себе это представляешь, бану Нахида? Неужели ты думаешь, я не знаю, как пропали твои силы? Боюсь, в настоящий момент ты даже искру высечь не можешь, не говоря уже о том, чтобы выполнить свои условия соглашения. – Он раскрыл ладонь, и между его пальцами зарезвился язычок пламени. – Жаль, что у твоего народа не было в запасе трех тысячелетий, чтобы освоить магию иного толка.
Манижа изо всех сил старалась не смотреть на огонь, но голод разъедал ее душу.
– Какая удача, что ты можешь научить меня.
Ифрит рассмеялся.
– С какой вдруг стати? Я помогаю тебе уже много лет, но что это мне дало?
– Ты увидел город Анахид.
Аэшма ухмыльнулся.
– Тут не поспоришь. – Он широко улыбнулся, сверкнув острыми как бритва зубами. – И прямо сейчас я могу добиться еще большего. Я могу сбросить тебя с этой стены и избавиться от ее самого одаренного потомка.
Манижа даже не дрогнула, она слишком привыкла к угрозам мужчин.
– Тебе никогда не сбежать от Дараявахауша. Он выследит каждого уцелевшего ифрита, будет истязать и убивать их на твоих глазах, а потом потратит целое столетие на то, чтобы убить тебя самым мучительным образом, который только можно представить. Тебя убьет магия, которую ты так страстно желаешь.
Это задело его за живое: глумливая ухмылка мигом сошла с лица Аэшмы. Все как всегда: Манижа знала слабости ифрита не хуже, чем он знал ее секреты.
– Твой Афшин не заслуживает таких способностей, – не сдержался он. – Первый дэв за тысячи лет, освобожденный от проклятия Сулеймана – вспыльчивый, до зубов вооруженный глупец. С тем же успехом ты могла бы наградить такими способностями бешеную дворнягу.
Подобное сравнение не пришлось Маниже по душе – неповиновение и без того слишком явно начинало прорываться из-под слепой преданности, которая всегда так устраивала ее в Даре.
Но она продолжала стоять на своем:
– Если и ты хочешь получить способности Дары, то прекращай сотрясать воздух бессмысленными угрозами и помоги мне вернуть печать Сулеймана. Иначе мне не освободить тебя от проклятия.
– Как это кстати.
– Не поняла?
Он опустил глаза, чтобы вперить в нее взглядом.
– Я сказал, что все это очень кстати, – повторил он с обвинением в голосе. – Я поддерживаю тебя вот уже несколько десятилетий и рассчитываю на твою помощь, но у тебя все время находятся оправдания. Все это очень печально, бану Нахида. Заставляет задуматься, в самом ли деле ты способна избавить нас от проклятия Сулеймана.
Манижа старательно сохраняла невозмутимое выражение лица.
– Это ты обратился ко мне за помощью, – напомнила она. – Я никогда не скрывала, что мне понадобится кольцо. И мне казалось, ты видел достаточно, чтобы понимать, на что я способна.
– Да, это так. Поэтому мысль о том, что ты можешь освоить еще и мою магию, не внушает мне восторга. Особенно если речь по-прежнему идет о призрачных обещаниях некой будущей свободы. Если ты хочешь, чтобы я научил тебя магии крови, взамен мне понадобится нечто куда более осязаемое.
Осязаемое. Манижа вся подобралась. Она потеряла уже так много, и то немногое, что еще оставалось, было ей слишком дорого.