Ты сменишь обстановку, совершишь путешествие на континент… Дорогая, это укрепит твое здоровье, и, поверь мне, когда ты вернешься, мы тебя просто не узнаем.
Но Констанция Фороугуд вовсе не была так уверена, как хотела показать. Вряд ли Элиза когда-нибудь достаточно окрепнет. Правда, приступов астмы с ней не случалось уже довольно давно, но только потому, что об Элизе постоянно заботились. Доктор Смэлли внимательно следил за ее состоянием, и все члены семьи строго выполняли его инструкции. Не ездить верхом. Не выходить из дома, разве что в жаркие или, наоборот, морозные дни. Всегда быть в тепле и стараться поменьше разговаривать, чтобы не перенапрягать легкие. Одного воспоминания о посиневшем лице дочери, об этом ужасном свистящем звуке, с каким она ловила губами воздух — и не могла вдохнуть, было достаточно, чтобы привести Констанцию в трепет.
Леклера и Перри бог наградил отменным здоровьем. Только ее дорогой девочке не повезло. Вся семья оберегала Элизу как могла. Стоило ей позвонить в специальный колокольчик, как кто-то непременно спешил к ней. Впрочем, Элиза никогда этим не злоупотребляла, так как с ранних лет предпочитала общество книг. Впоследствии она выучилась рисовать и теперь проводила все свое время в библиотеке или в студии у мольберта. Лишь изредка, если позволяла погода, она выходила на террасу и просиживала там час или полтора.
Она была красива особой, неброской красотой — белокожая, с выразительными серыми глазами и темными локонами, отливающими шелковистым блеском. Маленькая фигурка Элизы пленяла взор приятными округлостями. Но, несмотря на всю ее женственную прелесть и обаяние, была в ней некая пугающая хрупкость: казалось, одно неосторожное движение — и она может разбиться вдребезги, словно изящная фарфоровая статуэтка.
К состоянию Элизы все в семье относились деликатно и с пониманием. Ее вовлекали в общую жизнь, насколько это было возможно, и не пытались удержать, когда Элиза выказывала желание уединиться. Не было ничего удивительного, что помолвка так сильно на нее подействовала, и, помогая дочери подняться и провожая ее обратно к гостям, Констанция спрашивала себя, не поговорить ли ей с мужем еще раз.
Вернувшись в столовую, Элиза устроилась в одном из чиппендейловских кресел, стоявших возле громадного, ярко пылающего камина: в этом доме она всегда немножко зябла. Рядом она попросила сесть сестру матери — Джудит, чтобы это место ненароком не занял Майкл. Когда мужчины снова присоединились к дамам, Перри подкатил к ним кресло с маленьким Обри — сыном Джудит, и на какое-то время Элиза совершенно забыла о своем женихе. Ее десятилетний кузен ездил в кресле на колесиках с того летнего дня, когда он упал с лошади и сломал ногу. Кость срасталась плохо, и Обри до сих пор не мог ходить. Кресло было сделано для него по заказу его отца, сэра Ллойда Хэбертона, но находиться в нем мальчику Не доставляло никакого удовольствия.
— Здравствуй, Обри! Я, кажется, еще не поблагодарила тебя за то, что ты пришел ко мне на день рождения, и за то…
— Когда мы пойдем домой? — обратился Обри к матери, бесцеремонно прервав Элизу. — Все на меня пялятся. Я хочу домой!
— Ш-ш-ш! — всполошилась Джудит и нервно огляделась по сторонам. — Ты не должен так говорить, дорогой.
— Но у меня болит нога, — настаивал мальчик, его болезненно бледное лицо сморщилось, словно он собирался заплакать. — Ты же знаешь, она всегда болит сильнее, когда я мерзну.
— Давай-ка я подвину тебя ближе к огню, — предложила Элиза, вставая.
— Что ты, Элиза! Ты же знаешь, что тебе нельзя напрягаться! — Джудит знаком подозвала слугу.
В следующую минуту к ним подошел отец Элизы, ведя за собой Майкла.
— Вот ты где, дочка! А мы с Майклом…
— О, Майкл! Вы-то мне и нужны, — перебила Элиза, лихорадочно пытаясь что-нибудь придумать — что угодно, лишь бы отослать его подальше отсюда.