Даже если предположить, что сказано это было не только из желания сломить наше мужество. Если у него есть какой — то план, он обязательно обнаружит его; он угрожает и пытается вынудить нас, госпожа Катрин, на опасную вылазку, зная, что на голой равнине мы беззащитны.
Все еще дрожащей рукой Катрин провела по влажному лбу.
— Если бы вас не было рядом, отец мой, я думаю, что решилась бы на эту безумную атаку. А это, конечно, самое последнее дело… Теперь нам надо собрать совет и обдумать дальнейшие действия. Нетрудно догадаться, нам придется выдержать осаду, и мне нужны добровольцы…
Галерея понемногу опустела. Кроме вооруженных часовых, которые до наступления утра должны были бодрствовать и быть готовыми к любому сюрпризу, каждый вернулся к себе, чтобы проверить запасы и молить Бога о спасении города и его жителей от жадных грабителей. Только именитые горожане города направились в замок, где должен был состояться совет.
Как это происходило обычно каждый месяц, они все встретились в главном зале, украшенном коврами из Арраса Пбюссона, теми самыми, что раздразнили алчность Беро Апшье. В центре стояла скамья, где еще совсем недавно сеньор Арно де Монсальви, в камзоле из черной замши с золотой цепью на шее, принимал их. По традиции советы проходили поздним утром, у яркого огня, и мессир Арно всегда посылал по кругу несколько бочонков вина, настоянного на травах, чтобы потом люди его славного города могли работать с большим воодушевлением.
В этот вечер все было иначе. Конечно, огонь в огромном камине горел как обычно, только своды главного зала были заполнены ночными тенями, а по стенам, над цветной изгородью знамен, плясал яркий свет факелов.
Снаружи не слышно было обычной утренней возни, смеха служанок и криков птиц. Была ночь, полная грозного тягостного молчания, а на скамье сеньора сидел не он сам — мощный рыцарь, а хрупкая молодая женщина, никогда еще не казавшаяся такой беззащитной.
Подле нее, разумеется, была видна черная сутана аббата Бернара, его бритая голова и погруженное в мысли лицо. Он был тонок, как клинок, а душа его была закалена как сталь. Но он был человеком церкви, человеком молитвы, и его высшим оружием были самоотречение и любовь к ближнему, тогда как наступивший час был часом грубой силы.
Со своей стороны, мадам де Монсальви смотрела, как один за другим входят ее люди, и удивлялась, что они, такие знакомые и привычные, стали вдруг совершенно другими. Ее глаза останавливались на каждом из них. Они были Уроженцами этой земли, такими же суровыми, как она сама. «Этим вечером, в своих черных праздничных куртках, надевавшихся всегда, когда им предстояло» войти»в замок, с длинными черными волосами и густыми усами, они поразительно напоминали своих предков, тех самых овернов, которые основали империю, придумали слово «независимость», а затем навсегда выбрали верность как основную черту характера.
Люди Люрэна и Битюита, овернских императоров, отравлявшиеся на войну в серебряных колесницах и в сопровождении своры собак, должно быть, имели как раз такие лица и такие широкие плечи. Один за другим прошли перед владелицей замка все ее люди. На каждом останавливала она свой взгляд. Там был Люсьен Пюэк, мельник, толстый, как бочка, чья куртка постоянно лопалась на животе, но который одной рукой мог поднять мешок муки; Огюст Мелвезен, торговец воском чьи свечи были лучшими во всем Карладесе и чьи румяные щеки, казалось, несли вечный отблеск его товара; гигант Антуан Кудерк, похожий на косматого циклопа, с невообразимо длинными руками, работавший одновременно и кузнецом и каретником, с васильковыми глазами на вечно чумазом лице. Были там и два брата-ткача Кару: старший. Мартен отец несчастной малышки Бертиль, и Ноэль, муж Гоберты самой большой острячки Монсальви.