Засунув садовый нож за веревку, которой была подпоясана его длинная черная сутана, он поспешил к церкви, крича Катрин:
— Возвращайтесь в замок и займитесь южными воротами! Я позабочусь об остальном.
Через мгновение Жерода, большой монастырский колокол, оглашал сумерки своим бронзовым голосом, выбивая в колючем мерзлом воздухе над старыми застывшими вулканами безумную мелодию тревоги; этот набат, наводящий ужас, и был предвестником несчастий и слез. И Катрин, возвращаясь от монастыря в замок, почувствовала, как ее сердце сжимается. Как и святая дева Жанна, она любила колокола. Их голоса — от зябкого утреннего звона до густого вечернего — отдавались радостью в ее сердце, как и сознание того, что весь ее дом и вся ее жизнь подчинены этому неизменному ритму монастырского звона. Но другие колокола, этот крик вековой тревоги, который люди обращали к Богу, наполняли ее существо страхом.
— Арно! — прошептала она. — Почему я одна? Тебя обуял демон войны, и мне одной теперь платить ему дань…
Через мгновение из черной впадины долины появились тени скал и каштанов группы напуганных крестьян; они поднимались почти на ощупь к спасительным стенам, гоня впереди себя коз и баранов. Люди тащили тюки с пожитками, ивовые корзины, полные зерна и птицы; женщины несли на руках грудных детей, и сзади, ухватившись за юбку, тащились те малыши, которые уже умели ходить. Все они Должны были пройти в ворота Антрейг, другие с севера огибали город по едва заметным тропинкам, чтобы укрыться от наемников, чей острый нюх горцев обязательно бы их обнаружил. Их всех надо было разместить, ободрить, успокоить. Многие еще были в дороге, и, чтобы их впустить, надо было поставить у ворот самого крупного солдата в Монсальви…
Несмотря на ограниченные военные силы, Катрин не особенно беспокоилась о своем городе. Люди Монсальви способны были его защитить, а монахи Бернара де Кальмона стоили старых поседевших в битвах вояк. Но удастся ли выдержать осаду, если наемники останутся у стен? Суровая зима подходила к концу, но и запасы продовольствия иссякали, а надо было кормить столько ртов!
На мгновение Катрин остановилась у ворот, выходящих на долину. Они оставались открытыми, чтобы принять беглецов. Их закрывали только при крайней необходимости. Здесь ночная мгла уже сгустилась, но по ту сторону каменного свода, на уровне решетки, на равнине еще было довольно светло.
Под тяжелым сводом зажегся факел, и его пламя отразилось на железных шапках лучников, расставленных здесь сержантом Николя Барралем и помогавших ему осматривать и распределять по группам беглецов.
Заметив свою госпожу, Николя поднес руку к каске, и под густыми черными усами, придававшими ему сходство с галльскими воинами, появилась улыбка.
— Когда я услышал набат, то все понял! Наверху, на стене, стоят трое часовых и следят за Антрейгской дорогой и всеми тропами… Вы можете заняться замком, госпожа Катрин…
— Иду, Николя. Но постарайтесь принять как можно больше беженцев до того, как поднимете мост. Я боюсь, что те, кто не успеет войти, будут принесены в жертву!
— Кто нас атакует?
— Апшье. Судя по тому, что я видела около Понса, они не оставляют ни живой души.
Сержант пожал плечами, отчего звякнули железные пластины, и потер нос кожаным рукавом.
— Да, они всегда так! Сейчас конец зимы, и волки Жеводана давно уж, наверное, постятся. Я слышал, что они предприняли поход к Набиналу и даже немного помяли монахов Обрака. Но не думал, что они доберутся до нас! Их здесь никогда не было.
— Да нет же, — с горечью поправила его Катрин. — Они приезжали прошлой осенью. Беро д'Апшье был на крестинах моей дочери Изабеллы.
— Странный способ платить за оказанное гостеприимство! И думается мне, госпожа Катрин, они, должно быть, узнали, что мессир Арно снова ушел на войну.