Но мир, в котором оказался Сеня, пошел, что называется, другим путем. В силу географии и при прямом участии того, кто вошел в местные легенды под именем Шайнма, цивилизация здесь зародилась не в тропиках-субтропиках, но в умеренном поясе. То есть примерно в тех же широтах, какие служили прародиной кельтам, славянам и большинству германских племен. А значит, ждать от такой цивилизации следовало примерно того же, что и от земных якобы варваров.
Хотя… тоже не факт. Зря, что ли закон Мерфи гласит: «История никогда не повторяется в мельчайших деталях. Это историки из лени повторяют то, что коллеги говорили до них».
…Из-за палисадов домов доносились лай собак, квохтанье кур, мычание и блеяние скота. Переселившись под защиту городского частокола, местные жители не отказались жить, что называется, с земли. Наверняка у каждого владельца городской усадьбы за городом имелся земельный надел — под пастбище, огород или выращивание злаков, подобно тому, как многие современные Сене горожане держали дачи.
Один раз за время прогулки по городу Сеня столкнулся с целым стадом свиней, которое гнала вдоль улицы девчонка чуть выше метра ростом, но с выражением подчеркнутой, далеко не детской, серьезности. Авторитет свой среди хрюкающих подопечных ввиду малого роста и весовой категории «ветром сдует» она поддерживала длинным гибким прутом, а один раз в присутствии Сени — даже пинком под зад наиболее строптивой из хавроний.
Сеня еле-еле смог разминуться с этой процессией, спиной прижимаясь к ближайшему палисаду и осторожно переступая. «Добрым словом и живительным пенделем можно добиться большего, чем одним добрым словом», — мысленно перефразировал он Аль Капоне, уже провожая взглядом свиней и их малолетнего конвоира.
Застраивался город, не иначе, концентрическими окружностями. И даже если сами окружности выходили далеко не правильной формы, сути это не меняло. Ближе к центру, в кольце «спальных районов» с усадьбами, располагались кварталы торговцев и мастеровых. Дома здесь были повыше, стояли теснее, но все же не прислонялись один к другому аки пассажиры в переполненном автобусе. Некоторые даже позволяли себе такую роскошь, как задний двор. Правда, площадью куда меньшей, чем дворы усадеб.
Сами дома выглядели непривычно, диковато и даже чудаковато.
Начать с того, что абсолютно нормальным, по крайней мере, в этой части города считалось выстраивать жилища из разных материалов — лишь бы хватило. Например, первый этаж мог быть сложен из грубых нетесаных камней, второй из бревен, а третий вообще из досок. Или к полностью каменному дому могла примыкать деревянная пристройка.
Окошки домов сплошь были маленькие. Едва голова поместится, а плечи взрослого мужчины — едва ли. И ни в одном из них Сеня не увидел стекла, слюды или, на худой конец бычьего пузыря. Не увидел… и посочувствовал. Представив, каково жильцам в морозы или теплой, летней, комариной ночью.
Впрочем, приглядевшись, Сеня понял, что мазохизмом горожане вроде не страдали: редкое окошко не было оборудовано ставнями, открытыми в дневное время и закрываемыми по ночам или в те же морозы.
Дома в торговых и ремесленных кварталах располагались входными дверями к улице. Любимых киношниками вывесок у входа — с условными обозначениями рода деятельности хозяина дома — Сеня не заметил. Но в вывесках не было и нужды. Ведь рядом с парадной дверью у стены чуть ли не каждого из здешних домов располагался прилавок, за которым восседал в окружении товара (будь то хлебные караваи или оружие) сам хозяин. Ну, или его доверенное лицо. Сидел, громкими окриками привлекая внимание прохожих и расхваливая свой товар.
Прохожих, кстати, в этой части города было заметно больше. Целые толпы текли по улицам на манер полноводных рек. И Сеня теперь не столько бродил, сколько лавировал в этом живом лабиринте из людей.
Наверняка где-то здесь и находилась лавка, в которую Гоб и Зифр повезли плоды своих огородных трудов. Или, как вариант, для таких целей в городе отводилось специальное место. Рыночная площадь, где приезжая деревенщина могла торговать самостоятельно, не делясь трудовым грошом с посредниками.
Если окраины оглашались в основном криками домашней живности, то в торговых и ремесленных кварталах стоял совсем другой звуковой фон. Крики торговцев. Стук или звон молотков. Перебранки прохожих, скрип тележных колес… а также громогласный обмен любезностями между прохожими и хозяином очередной телеги, которую он пытался протиснуть сквозь толпу.
Соответственно, если на окраинах попахивало навозом или прелым сеном, то букет запахов в этой части города был куда разнообразней. Запах дыма и гари из кузниц, аромат древесины — вероятно, из плотницких мастерских; запах свежего хлеба, жарящегося мяса, овощей и фруктов.
Ароматы еды в солидарности с пустым и недовольно буркнувшим желудком напомнили Сене о насущном. А поскольку на халяву рассчитывать не приходилось, следовало перво-наперво поправить финансовое положение — поднять его с нулевой отметки.
Над вопросом, где раздобыть местные деньги, Сеня раздумывал недолго. Имевшиеся у него изделия из меха — жилетку и пояс, в летнюю пору превратившиеся в мертвый груз — надеялся сбыть какому-нибудь меховщику. Для чего, продираясь сквозь толпу и петляя по улицам, одновременно вертел головой, высматривая лавочку соответствующего назначения.
И… потерял бдительность. Хотя бы на мгновение позабыв, что находится в чужом городе, где даже не представляет толком, каких неприятностей следует ждать. Особенно если ты одинокий чужак, ни влияния, ни возможностей отомстить не имеющий.
Хотя мог бы, по крайней мере, сообразить, что не от хорошей жизни здесь и окошки делались маленькими, и располагали их, даже на первом этаже — на высоте почти человеческого роста.
Спохватился Сеня слишком поздно. Примерно когда почувствовал, как чьи-то тонкие и гибкие пальцы проникли под его уже расстегнутую по случаю теплой погоды ветровку; как проползли к внутреннему карману и ухватили… нет, не кошелек, которого, собственно, не было. Но рукоять ножа — одного из немногих, оставшихся при Сене предметов из родного мира.
Среагировал Сеня мгновенно. Почти. Р-раз — и пальцы его руки ухватили… воздух, который какие-то доли секунды назад занимала конечность дерзкого воришки. Увы, тот оказался проворней.
Резко развернувшись, Сеня успел заметить паренька небольшого роста и неприметной внешности, кинувшегося прочь сквозь окружающую толпу. И еле удержался от искушения метнуть ему в спину молнию, порожденную имплантатом с Бовенгронда.
Но вовремя сообразил, что лишь дикарей пещерных подобные спецэффекты способны впечатлить до священного трепета. Тогда как вокруг теперь уже цивилизация. Просим любить и жаловать. А всякая цивилизация помимо прочего устанавливает жесткие нормы для людей, с нею хоть как-то пересекающихся. И беспощадна к тем, кто не вписывается в эти нормы.
Метание же молний руками, если ты не небожитель какой, а всего лишь человек из костей и мяса — это, знаете ли, очень далеко от любых норм. Очень. Настолько, что не вписывается ни в какие ворота. И едва ли такого метателя с ходу признают сошедшим на землю небожителем. А вот колдуном или даже демоном — вполне. И тогда не спасет даже чудо-имплантат. Смотритель Бовенгронда объяснил в свое время более чем доходчиво: даже на человека, молниями размахивающего, найдется управа. Да и сам Сеня в том убедился, не по своей воле провалившись в логово Масдулаги. И сгинул бы, не приди к нему на помощь Смотритель со своим волшебным туманом.
Потому Сеня предпочел нарываться раньше времени. Но просто бросился за воришкой в погоню, расталкивая на ходу толпящихся вокруг горожан.
Вот только… увы! Хорошие шансы догнать этого недомерка у него были бы на открытой местности — как у более высокого и длинноногого. Но не в толпе. Здесь воришка, более привычный к таким забегам, лавировал с проворностью крысы. И вскоре скрылся среди прохожих, словно его и не было.
4
Для Сени, конечно, это было бы так себе утешение, но попав в чужие руки, нож его удостоился своего рода чести. Стяжав право на собственную историю — пусть короткую и, возможно, не слишком интересную. Но история эта, как потом оказалось, сыграла немалую роль в судьбе хозяина ножа.