Прохоров «голоснул» одной машине, она пролетела мимо. Другая притормозила. Шофер откинул дверцу — это Пашка.
— До Баклани подбрось.
— Ты один?
— Один.
— Садись.
Прохоров крикнул своему шоферу:
— Прислать, что ль, кого-нибудь?!
Шофер вылез из-под «козлика».
— Пришли Семена с тросом!
Пашка с Прохоровым поехали.
…Летит под колеса горбатый тракт. Мелькают березки, мелькают столбики…
— Ты куда едешь? — поинтересовался Прохоров.
— В командировку.
— В колхоз, что ли?
— Мгм. Помочь мужичкам надо.
— А куда?
— Деревня Листвянка.
Прохоров внимательно посмотрел на Пашку, — видно, в начальственной его голове зародилась какая-то «мысля».
…Летит машина по тракту. Блестит, сверкает глубинной чистотой Катунь.
…Прохоров и Пашка продолжают разговор.
— Тебя как зовут-то? — как бы между прочим спрашивает Прохоров.
— Меня-то? — охотно отвечает Пашка. — Павел Егорыч.
— Тезки с тобой, — идет дальше Прохоров. — Я по батьке тоже — Егорыч. А фамилия моя — Прохоров.
— Очень приятно, — говорит Пашка любезно. — А я — Колокольников.
— Тоже приятно.
Машина остановилась — перед ними целая очередь из бензовозов и лесовозов. Пашка вылез из кабины.
— Что там? — спросил Прохоров.
— Завал. Счас рвать будут.
Прохоров тоже вылез. Пошел за Пашкой.
— Поехали ко мне, Егорыч? — неожиданно предложил он.
— То есть как?
— Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним насчет тебя. Я — тоже председатель. Листвянка — это вообще-то дыра дырой. А у нас деревня…
— Что-то не понимаю. У меня же в командировке точно сказано…
— Да какая тебе разница! Я тебе дам документ, что ты отработал у меня — все честь по чести. А мы с тем председателем договоримся. За ним как раз должок имеется. Что, так не делают, что ли? Сколько угодно.
— Я же не один.
— А кто еще?
— А он… — Пашка показал на Кондрата, который прошел мимо них. — Старший мой.
— А ты поговори с ним. Пусть он — в Листвянку, а ты — ко мне. Я прямо замучился без хороших шоферов. А? Я же не так просто, я заработать дам. А?
— Не знаю… Надо поговорить.
— Поговори. На меня шофера никогда не обижались. Мне сейчас надо срочно лес перебросить, а своих машин не хватает — хоть Лазаря пой.
— Ладно, — сказал Пашка.
Так попал Павел Егорыч в Баклань. Вечером, после работы, уписывал у Прохорова жирную лапшу с гусятиной и беседовал с его женой.
— Жена должна чувствовать, — утверждал Пашка.
— Правильно, Егорыч, — поддакивал Прохоров, стаскивая с ноги тесный сапог. — Что это за жена, понимаешь, которая не чувствует?
— Если я прихожу домой, — продолжал Пашка, — так? Усталый, грязный, меня первым делом должна встречать энергичная жена. Я ей, например: «Привет, Маруся!» Она мне весело: «Здорово, Павлик! Ты устал?»
— А если она сама, бедная, намотается за день, то откуда же у нее веселье возьмется? — замечала хозяйка.
— Все равно. А если она грустная, кислая, я ей говорю: «Пирамидон!» — и меня потянет к другим. Верно, Егорыч?
— Абсолютно! — поддакивал Прохоров. Хозяйка притворно сердилась и называла всех мужиков «охальниками».
В клубе Пашка появился в тот же вечер. Сдержанно веселый, яркий, в белой рубахе с распахнутым воротом, в хромовых сапогах-вытяжках, в военной новенькой фуражке, из-под козырька которой вился чуб.
— Как здесь население… ничего? — поинтересовался он у одного парня, а сам стрелял глазами по сторонам, проверяя, какое произвел впечатление на «местное население».
— Ничего, — неохотно ответил парень.
— А ты, например, чего такой кислый?
— А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? — обиделся парень.
Пашка миролюбиво оскалился.
— Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить.
— Смотри, как бы тебе самому не навели здесь.
— Не наведут.