– Я пока не отыскал источник энергии. И ты не хочешь помочь ускорить процесс.
– Ты себя слышишь?
– Где энергия? Откуда кселонцы качали энергию?
– Ищи, – улыбнулась Ноннель и постояв с полминуты глядя в самое нутро захватчика, повернулась, чтобы вернуться в наполненный трясущимися от страха нормалями нижний город.
– Не найду, уничтожу все, – кинул вслед хранительницы знаний Гордон.
– Не сможешь.
– Ты уверенна, что моей власти не хватит сломить тебя? Возраст уже надломил. Мне осталось только завершить его дело.
– Боюсь, что мы с тобой оба надломлены до предела и ни одному из нас не устоять в борьбе.
– Меня есть, кому поддержать. Тебя – нет.
Бравировать перед заклятым врагом поддержкой дочери и зятя было не столько наивно, сколько небезопасно для последних. Ноннель пришлось смолчать. Не ускоряя шаг, пожилая женщина направилась к черте нижнего города, вырисовывавшейся на горизонте обветшалыми крышами одноэтажных зданий. Каждый раз возвращаясь домой, она чувствовала себя счастливой и в тоже время встревоженной: она не знала, когда его покинет навеки.
Глава 3
В крыло собственного дома, выделенное под секретариат, глава Сенатской Двадцатки вошел не в духе. Помощники, в функции которых вменялось большей частью быть услужливыми, чем полезными поспешили убраться в сторону, освободив коридор для седовласого правителя. На ходу он кинул замешкавшемуся помощнику писаря, чтобы тот немедленно последовал за ним в зал для совещаний.
Расположившись в кресле, Гордон принялся диктовать текст нового указа.
– Запретить нормалям использование латыни. Общение на старокселонском должно быть сведено до минимума. То есть исключительно на территории дома. В общественных местах допустимо разговаривать только на новокселонском. С целью устранения угрозы государственного переворота обыскать дома нижнего города и изъять любые письменные носители знаний, будь то даже дневник. На любом языке. Произвести обыски в два этапа, между ними оставляя интервал в неделю. Дома нормалей, не владеющих новокселонским наречием помечать красной краской. Нормали, не прошедшие экзамен на знание государственного наречия обязаны выплатить штраф в размере квартального дохода и пройти обучение новокселонскому наречию.
– Верховный, разрешите уточнить? – подал голос помощник писаря.
– Слушаю.
– Нормали не образованны. Последние поколения, по крайней мере. Они же не знают букв, – засмеялся начинающий писарь.
– Старых практически не осталось. И неважно, сколько среди них носителей хоть каких-то знаний. Остальные будут на слух учить. Буквы им знать нет необходимости. Задачи нормалей обслуживать верхний город. В указе допиши, что Сенатская двадцатка делает одолжение нормалям в изучении новокселонского наречия, тем самым ставя их на одну ступень с гражданами верхнего города. Пускай обольщаются. Записал? Свободен.
Оставшись наедине с собственными мыслями, Гордон призвал образ Ноннель. Грациозность шлейфом следовала за ней, минуя годы. Даже пожилой она бы украсила его Сенатские палаты. Знания Кселона придавали Ноннель не только ценность, но и привлекательность. В глазах кселонки играла тайна, удерживаемая внутри мудростью и памятью. Гордон не имел представления, как извлечь из головы упрямой обособленки механизм добычи энергии. Верхний город истощал запасы электричества, собранного в хранилище. Ноннель была права: все, что могли, главенства выкачали из Кселона, но не из его земель. Гордон не оставит ставшим неграмотными нормалям ресурсы земли. Они им уже не понадобятся. Разве что Ноннель со своей семьей сумеет возродить фрагменты былого величия. Он готов был убить женщину со спрятанным внутри неё способом восстановления изувеченной страны.
Глава 4
Пряди пшеничного цвета падали на обветшалый от времени дощатый пол. Голубоглазая девушка стояла перед зеркалом, гладь которого покрылась черными пятнами, и безжалостно уничтожала длинные волосы. За этим занятием её и застала бабушка, вернувшаяся из леса, куда частенько отправлялась набраться природной энергии.
– Зачем? – голос Ноннель будто охрип от увиденного.
– Так уж лучше будет, чем редко мыть длиннющие волосы и выглядеть каждый день, как грязнуля или скручивать их в гулю, пряча под шапку, пропитанную запахом грязи.
– Бунтуешь.
– Ищу хоть какой-то выход из убожества, в котором живем. Я не могу понять, почему многочисленное количество людей терпит бредовые законы кучки захватчиков.
– Этель, на их стороне армия Геопланта.
– Почему Кселон не имел воинов, чтобы защититься?
– Наши законы гуманизма и морали не предполагают убийств и насилия. Любой воин должен пройти тренировки, применяя жестокость. Такие деструктивные чувства наносят урон включенной в пространство энергии. Кселон её накапливал, а не растрачивал.
– И что имеем?
Ноннель запнулась: она не имела чем парировать логичный выпад внучки.
– Что дальше будет с нами? – не унималась двадцатичетырехлетняя девушка, утратившая веру в возвращение прежнего социального уровня государства.
– Не буду врать – не знаю. Но одно могу сказать, что веру не стоит задавливать, – посоветовала седовласая женщина.
– Вот именно – никому ничего неизвестно о нашем будущем. Нашем. Не каком-то абстрактном. Бабушка, ты имела возможность жить не просто в комфорте, которого нас лишили пришлые, ты училась и развивалась. А что имеют сейчас кселонцы? Что?
Лицо Этель раскраснелось и на фоне светлых волос выглядело ярким пятном.
– Учиться, моя дорогая, человек имеет право вне зависимости от обстоятельств.
– Да уж, особенно в нынешних условиях, когда уничтожены учебные заведения, а какая-либо литература доступна только главенствам. Причем наша литература, ученые труды кселонцев были изъяты в их библиотеку.
Ноннель отошла к окну, глуша в себе яростное сожаление, что посвятила внучку в детали исторического события, произошедшего задолго до рождения Этель.
– Ну что ты молчишь?
– Этель, любая истерика всего лишь сотрясает и без того неспокойное пространство. Разряды негатива, исходящие из тебя, производят волновые искажения и отражаемые энергией всеобщего жизнеобеспечения возвращаются тебе.
– Уверенна, что частички любого энергетического выплеска застревают среди частиц всеобщей энергии.
– И? К чему это приводит? – Ноннель не хотела видеть внучку с зажимами раздражения на красивом лице.
– Всеобщая энергия пространства дополняется новыми частицами и меняется, – протараторила Этель, словно отвечала на контрольные вопросы учителя.
– Дополняясь фрагментами гнева, энергия перестает быть поддерживающей равновесие и гармонию.
– Оказывается, я виновница происходящего абсурда? – вспылила Этель и швырнула на кровать, заправленную покрывалом из жесткой ткани, ножницы, которыми уничтожила роскошные локоны.
– Ты становишься сопричастна к созданию дисбаланса. В очень маленькой степени в сравнении с главенствами.
– А зачем мне поддерживать равновесие энергии? Для них? – Этель была удивлена желанием бабушки поддерживать гармонию для тех, кто уничтожил их право на достойную жизнь.
– В этом ты права: главенства пользуются нашим энергетическим пространством, возможно и не внося в него деструктивность, – Ноннель придавала своему голосу спокойный тон, стремясь успокоить внучку.
– Пускай травятся моими частицами посланного им гнева. Я не знаю, как бороться с теми, кто создает античеловечные законы. По крайней мере, хуже смириться с властью главенств, уничтожающих в кселонцах умственный потенциал. Мы уверенно превращаемся в бездумных слуг.
Этель ждала от бабушки согласия. Пожилая женщина удерживала себя в состоянии относительного спокойствия и продолжала беседу в прежнем ровном тоне.
– Пока есть хоть один носитель знаний среди народа, есть шанс на перемены.
– Один… Бабушка, вдумайся – один человек против главенств и толпы неучей.